Единственное, что раздражало- это, наверное, самый безграмотный текст из всех, мною... 
42 
Так что Шлиман, не моргнув глазом, признавался: да, вывез тайком… но я ж для науки! Что могут понимать в археологических ценностях дикие турки? Нужно было, кровь из носу, вывезти сокровища в более цивилизованные места…
В выражениях он не стеснялся: «Предметы в этой закрытой для публики конюшне, каковую представляет собой турецкий музей, навеки будут потеряны для науки».
И в свое оправдание выдвигал довольно оригинальные аргументы: «Более ста фирманов выданы турецким правительством за десять лет, и во всех без исключения поставлено одно и то же условие: половину найденного сдать. До сих пор я был единственным человеком, от которого турки хоть что-то получили: я отослал семь пифосов и четыре мешка с каменными орудиями, в то время как от других они не сумели получить ничего…»
Пифос – это здоровенный глиняный кувшин для вина, масла или зерна. Иными словами, Шлиман предлагал поделить «по справедливости»: туркам – семь кувшинов, какие попадаются на каждом шагу, да четыре мешка с камнями, а все золото – ему.
Обстоятельства находки, если верить Шлиману, опять-таки напоминали классический приключенческий роман. Он подробно описывал, как увидел торчащий из стены раскопа предмет, в котором сразу опознал золото, как, опасаясь алчности диких турецких рабочих, отправил их перекусить и отдохнуть, а сам ножом старательно выковырял клад до последней бляшечки, и его молодая жена Софья сначала завернула бесценное сокровище в свою шаль и унесла в дом, а потом вывозила его в корзинках, прикрыв овощами…
Дюма отдыхает…
Ну не мог этот субъект не врать как сивый мерин! Вот его воспоминания о раскопках: «Моя дорогая жена, жительница Афин, обожающая Гомера и знавшая „Илиаду“ наизусть, с утра до вечера на раскопках. О том, как мы живем здесь, в этом аду, и как вынуждены ежедневно, чтобы не подцепить малярию, принимать по утрам по четыре грамма хинина, я уже вообще не говорю».
И добавлял душещипательные подробности, способные растрогать любое сердце: из-за того, что его подвижница-жена самоотверженно сопровождала его на раскопках, их маленькая дочурка даже не узнала мать, когда та вернулась после долгого отсутствия, гордо неся те самые корзины, где под морковкой и капустой таилось золото…
Вот это была очередная брехня. Софьи вообще не было на раскопках, и никакого золота она из Турции не вывозила. Шлиман в свое время не озаботился уничтожить два письма, которые по сей день хранятся в архиве одной из афинских библиотек…
Первое – от немки-кормилицы, ухаживавшей за его дочкой. В то самое время, когда Софья якобы перетаскивала под шалью или в лифчике «клад Приама», няня подробнейшим образом описывала хозяину, как его молодая супруга в Афинах грустит от разлуки с ним, «прилежно учит немецкий, и мы с ней вместе занимаемся хозяйством и горя не знаем».
Второе написано самим Шлиманом Софье, якобы живущей вместе с ним на раскопках: «Жизнь здесь – ужас: грязь непролазная и вообще сплошные лишения. Я от души рад, что ты не отправилась со мной. Летом тебе еще можно будет приехать на раскопки. А сейчас ты бы здесь и двух дней не выдержала, несмотря на всю твою любовь к Гомеру».
Зачем он все это придумал? А так красивше… Через два года Шлиман в письме Чарльзу Ньютону, хранителю греческих и римских древностей Британского музея, все объяснил сам: «Из-за скоропостижной смерти своего отца миссис Шлиман покинула меня в начале мая. Сокровище было найдено в конце мая, но поскольку я стараюсь сделать из нее археолога, то написал в своей книге, что она присутствовала на месте раскопок и помогала мне вывезти сокровища. Я сделал это только для того, чтобы поощрить и воодушевить ее, так как она обладает огромными способностями».
Самое смешное, что англичанин принял эти признания вполне благодушно… Картину малость подпортил, правда, слуга-грек Шлимана, во всеуслышание заявивший: не то что жены хозяина на раскопках не было, но и само сокровище обнаружено вовсе не в описанном Шлиманом месте. Шлиман, естественно, смешал слугу с грязью, на том и кончилось…
И вот тут-то, без преувеличений, «весь цивилизованный мир» пришел в неописуемый восторг. На Шлимана обрушилась всемирная слава: как говорится, все газеты мира…
Шлиман купался в лучах славы. Помянутому Ньютону он писал все с той же свойственной ему скромностью: «Мне льстит, что я открыл для археологии новый мир». И добавлял, что оценивает найденный им клад не менее чем в миллион франков.
42 
