60 
Честно говоря, я никогда не слыхал, чтобы взрослая девица испугалась бы умиравшей бабушки: запавших глаз, заострившегося носа, натянувшейся на скулах блестящей кожи. Слышал, наоборот, о жалости, сочувствии, о приступе родственных чувств. Тамара же, накануне вечной разлуки, изменившейся бабушки стала бояться.
– У нее глаза изменились. Стали круглые, злые, без век… Прямо как у волка из сказки… Страшные стали глаза. Это она была и не она. Подойду к двери – руки двигаются, как будто не бабушка ими двигает; челюсти как-то жуют… необычно, не по ее. Нехорошо как-то. Засмеется – мне страшно. А в доме еще эхо, и как будто в подполье, на чердаке тоже шорохи, тоже вроде бы кто-то бормочет…
– Может, это она от мучений?
– Может быть.
Долго отходила, очень трудно. Боли такие, что до крика. И становится очевидно, что если уж до крика – у властной, всегда себя державшей Ульяны Тимофеевны – значит, правда ужасные боли. Бабушка умирала, бабушка уже выглядела, как труп, но все не могла умереть. Было еще одно важное дело… гораздо важнее, чем лечь на шкуру черной козы. Бабушка просила чаю, ей приносили.
– Нет, мне с серебряной ложкой.
И держала, не отдавала ложку.
– Внученька… Тома… На ложку.
Отослать куда-то Тому не могли – шли выпускные экзамены в школе. Но родители следили, ни на минуту не оставляли одну, тем более одну вместе с бабкой. Если не отец следит, то мать. Тогда мать оттащила Тамару, надавала ей тумаков, прогнала прочь.
Бабушка просила достать ей что-то из своего сундука. Отец смотрел, и смотря по просьбе давал или нет. Ничего из металла не дал.
– Хоть гвоздя дайте, – плакала бабка. Она уже не могла встать, взять самой. Стоило приподнять одеяло – пробивалось тяжелое, за много уже дней зловоние.
Гвоздя не давали. Как-то дали чай в стакане и в латунном подстаканнике. Бабка долго бормотала что-то, опять просила Тамару принять. На этот раз оттаскивал отец; с бешеными глазами стиснул руку так, что выступили синяки, свистящим шепотом пообещал спустить шкуру, что неделю не сможет сидеть.
– И чтобы близко тебя не было!
Много лет родители Тамары пользовались многим, что приносили матери и теще. Пользовались и боязливым уважением, окружавшим семью, и защитой им, маленьким людям. Родители категорически не хотели, чтобы их юная дочь сама стала ведьмой. Что было непоследовательно, конечно.
В тот вечер, после подстаканника, родители долго шептались. На другой день отец пришел с чем-то, завернутым в старый мешок. Залез на чердак и стал там вовсю колотить. Слез без предмета в мешке.
– У нас дом старинный был, ему лет двести. Через всю крышу – балка толстая, матица. Теперь такую не во всех домах строят, а у нас была… Вот отец в балку и вколотил другую палку – кол. Матица-то из лиственницы, а кол я потрогала, понюхала – осина это.
– Точно можешь сказать, что осина?
– Ну какая деревенская девчонка ошибется?! Осина это. Если б отец щели не нашел, никогда бы кола не забил.
После этого стала у бабки гнить нога… Больше ничего не изменилось, а вот нога стала гнить очень больно. Ульяна Тимофеевна позвала дочь:
– Лиза… скажи своему дураку… Скажи Антону… Если не умеет, пусть тогда и не берется.
Что передала мать отцу, Тамара не слышала, но осиновый кол из матицы пропал. Нога гнить у бабки перестала. А Тамара закончила школу, и папа с мамой стали вовсю собирать ее ехать учиться… Только что, еще в апреле, они ей и думать запретили про медицинский. Во-первых, там конкурс большой, не поступит. Во-вторых, рано ей из дому уезжать, молодая еще. Вот, может быть, года через два… В-третьих, почему в медицинский? Пусть посидит, подумает, а поработать можно и в конторе леспромхоза… Находились доводы даже и «в-двадцатых».
В общем, очень не хотели папа и мама отпускать единственную дочь, а тут вдруг сразу все переменилось. И опять находились свои доводы «в-двадцатых», но уже совсем в другую сторону. И учиться девочке надо. Все учатся, а она что, урод?! И нечего сидеть сиднем в деревне, надо себя показывать и людей смотреть. И нечего здесь замуж выходить, за какого-нибудь комбайнера, там, небось, и получше найдется. И вообще, что тут пропадать, – в глуши, среди сплошного бескультурия.
У Тамары было такое ощущение, что ее быстро-быстро собирают и быстрее-быстрее, взашей, выпроваживают из дома. Понятно, подальше от бабки. Им и проститься не дали.
Уже бибикала машина во дворе, уже простилась Тамара со всеми своими подружками, когда дали ей зайти в комнату к бабушке. Мама слева, папа справа, каждый держит Тамару за руку. Бабка посмотрела своими новыми, нехорошими глазами, пожевала провалившимся ртом. Спросила.
60 
