20 
Доктор картинно поднял густые черные брови:
— Вы не владеете португальским, мой друг? Какая незадача! Ну, посмотрим, что тут можно сделать… Вы уж простите, грешен, как и многие, люблю эффекты… Ну, откиньте голову поудобнее, откройте рот пошире и не шевелитесь. Слово чести, больно я вам не сделаю и ничего страшного не произойдет, — он насмешливо прищурился. — Или непременно нужно пригласить командующего или начальника штаба, чтобы они подтвердили мои слова?
— Я в полном вашем распоряжении, — сухо, чуточку сердито сказал поручик. — Извольте. Может быть, мне следует зажмурить глаза?
— Ну что вы, никакой необходимости, — добродушно сказал доктор. — Только рот разиньте поосновательней и не шевелитесь… Вот так!
Добросовестно разинув рот, поручик замер, как и было велено. Он видел, как доктор ловко достал щипчиками загадочный веретенообразный предмет, по-прежнему не подававший никаких признаков жизни. Ухватив его пониже утолщения, поднес ко рту пациента, примерился, удовлетворенно кивнул, и узкие щипчики разжались.
В рот скользнуло нечто влажное, чуть теплое, поручик не почувствовал ровным счетом никаких вкусовых ощущений. Он приготовился к тому, что загадочный предмет скользнет ему в глотку…
Но ничего подобного не случилось. Оказавшись на языке, предмет словно бы мгновенно разбух, нешуточно увеличившись в размерах (будто рот заполнился безвкусной ватой) — и тут же странное ощущение ударило в небо, будто туда уперлись десятки мягких ворсинок. Боли, и правда, не было. Вслед за тем возникли предельно странные ощущения: словно эти ворсинки холодящим потоком проникли внутрь черепа, распространились по нему, заливая его сплошь, ручейками ударили изнутри в ушные раковины, прошли вниз, охватили горло кольцом… Несколько невероятно долгих мгновений в голове у него происходило нечто неописуемое словами — этот загадочный холодящий поток словно бы бурлил под черепом и в глотке, не причиняя ни малейшей боли, не вызывая никаких неприятных ощущений, разве что чуточку щекоча, и это оказалось настолько удивительно, что поручик замер с раскрытым ртом, боясь пошевелиться — а то еще, не дай бог, приключится что-нибудь этакое, возможное только здесь…
И вдруг все прекратилось. Абсолютно.
— Ну вот, батенька, а вы боялись, — хмыкнул врач, стоявший со скрещенными на груди руками и крайне довольным видом. — Как себя чувствуете?
— Как обычно, пожалуй, — осторожно сказал поручик. Действительно, как он ни прислушивался к своим ощущениям, не чувствовал ничего неприятного, нового. Каким уселся в кресло, таким и остался.
Вот только… Когда врач говорил, возникала интересная штука: словно одновременно с его внятным, громким разговором поблизости слышится иная речь, тихая, неразборчивая. Слышать ее можно, она, несомненно, звучит, а вот разобрать ни слова нельзя… Следует об этом сказать или нет?
— Вот только… — он все же решился. — Знаете ли, доктор… Мне словно бы мерещится…
— И что же вам мерещится, господин поручик? — вежливо, с затаенной ухмылкой осведомился врач.
Поколебавшись, поручик сказал, что именно.
— Ну, ничего страшного, — сказал врач. — Собственно, это означает, что мы своей цели достигли…
И снова на всем продолжении его слов где-то рядом звучала другая речь, явственно слышимая, но неразборчивая…
— И вы меня прекрасно понимаете? — врач ухмылялся уже откровенно. — Все, что я говорю?
— Ну конечно, — сказал поручик. — Каждое слово. Как не понять, когда вы по-русски говорите? Впрочем, по-французски, по-немецки и на языке шантарских татар я бы тоже понял, а вот насчет других — не учен.
— Прекрасно, — сказал врач. — Просто прекрасно. А нуте-с, завершающий штришок, или последнее испытание…
Он отошел к одному из маленьких столиков, заваленных непонятными и загадочными штуками, взял оттуда единственный знакомый, совершенно будничный предмет — толстенную растрепанную книгу в темном переплете, на котором не имелось ни имени автора, ни заглавия. Вернувшись к креслу, раскрыл — такое впечатление, наугад, — подсунул поручику под нос и вкрадчиво попросил:
— Не будете ли так любезны прочитать мне вслух парочку фраз? Любых, какие первыми на глаза попадутся…
Поручик присмотрелся. Книга оказалась печатной — вот только вместо русских букв или латиницы там тянулись строчки сплошных иероглифов, бог их ведает, японских ли, китайских или корейских. Он уже собрался заявить вслух, что отроду не учился подобным премудростям, — но тут, непонятно как, словно бы не перед глазами, а в мозгу, в сознании проступили другие строчки, прекрасно читавшиеся. И Савельев, к неимоверному своему удивлению, громко прочитал:
20 
