Он обнаружил, что все еще сидит в баре, сжимая в волосатом кулаке пустой стакан, и горячо обсуждает с каким-то коммерсантом-мешочником сравнительные достоинства «мерседеса» и «ягуара». Коммерсант был одет в спортивный костюм с красно-бело-зелеными вставками и ни черта не смыслил ни в «мерседесах», ни в «ягуарах», однако отстаивал свои суждения со снисходительной раздражительностью человека, который, тяжким трудом заработав свои первые десять-пятнадцать тысяч, полагает себя прошедшим огонь и воду и медные трубы.. Пузырь заглянул в свой пустой стакан, не глядя сунул его в пространство, откуда тот вернулся уже наполненным, проглотил обжигающее содержимое, небрежно уронил на стойку стодолларовую бумажку и вышел, на прощание обозвав коммерсанта козлом. Коммерсант оскорбился было и даже вскочил с высокого одноногого табурета, но, бросив оценивающий взгляд на треугольную спину удаляющегося Пузыря, решил обратить все в шутку и, фальшиво улыбнувшись, уселся на место.
Пузырь выбрался на прогулочную палубу, отметив, что качка, кажется, усилилась. Судя по его ощущениям, корабль попал в изрядный шторм, но море за бортом было спокойным и безмятежно сверкало под лучами полуденного солнца. Немного поразмыслив над этим природным феноменом, Пузырь понял, что на радостях он ухитрился-таки надраться. Это было из рук вон плохо, и он постарался взять себя в руки.
Подышав соленым морским воздухом, он почувствовал себя немного лучше и решил, что умнее всего сейчас будет отправиться в каюту и вздремнуть там минуток двести-триста, чтобы к вечеру голова была свежей. Говоря по совести, на большее он сейчас был просто не способен, но чувство долга взяло верх, и Пузырь решил сначала проверить, все ли в порядке с грузом и пленниками.
Груз был на месте, и Пузырь, приподняв уголок брезента, долго глазел на ящики. Плоские деревянные крышки притягивали как магнитом, и Пузырь уже не впервые за последний час подумал, что, узнай он о характере груза немного раньше, сейчас все было бы по-другому. Если бы они хоть о чем-то догадались, если бы этот дурень Шуруп тогда, в машине, не дал бедняге Слону пистолетом по морде, а вместе с ним заглянул под крышку, то тогда… Тогда ни о каком миллионе не было бы и речи. Речь шла бы о десятках миллионов, причем не вообще, а на каждого из них: столько-то десятков миллионов Шурупу, столько-то Пузырю и по паре миллионов Кравцову и Самолету. И все были бы живы и здоровы – разумеется, кроме Владика.
Пузырь покачал головой и медленно опустил брезент. Что говорить о том, что могло бы быть! Тем более что быть этого всего просто не могло, иначе Владик не был бы Владиком. А если бы Владик не был Владиком, то и золота никакого у него не было бы…
Но Владик был Владиком, и он, как всегда, рассчитал все точно: теперь Пузырю некуда деваться, приходилось сцепить зубы и переть напролом до самого победного конца, не щадя ни других, ни себя и не задавая никаких вопросов.
Пузырь еще немного постоял, облокотившись о поручни и сплевывая в летящую вдоль борта воду. Он выкурил сигарету, думая о разных разностях, и даже уронил скупую мужскую слезу, вспомнив о Шурупе, который умер, так и не узнав, за что его порубили на куски, как мясную тушу в гастрономе. Как и большинство жестоких людей, Пузырь был сентиментален, а в пьяном виде становился еще и слезлив – до тех пор, пока не впадал в буйство.
Вытерев глаза тыльной стороной ладони, Пузырь вздохнул и направился к служебному трапу, стараясь ступать твердо и уверенно. Его все еще немного шатало, но хмель уже начал понемногу выветриваться, и, как всегда, на смену пьяной эйфории стало приходить глухое раздражение. Спускаясь в коридор, где располагалась бывшая инструментальная кладовая, Пузырь был мрачен, как грозовая туча.
Обещанный миллион теперь казался ему жалкой подачкой – что такое миллион по сравнению с почти полутонной чистого золота?
– Золото, – бормотал Пузырь, спускаясь по трапу. – Золото, золотишко.
Это напоминало заевшую пластинку: он снова и снова повторял одно и то же, словно пробуя слово на вкус, пока оно не утратило всякий смысл. Тогда Пузырь замолчал, закурил еще одну сигарету и свернул в нужный ему коридор, стараясь сосредоточиться на насущных делах. Он вспомнил, что нужно еще приглядывать за старпомом, и от этого его настроение только ухудшилось, а когда он увидел пустой складной стульчик, сиротливо стоявший рядом с закрытой дверью инструменталки, его охватило настоящее бешенство.