– Невероятно, – восхитился я. – Просто чудеса.
– Все верно. Принесете мне с поверхности еще один подобный артефакт, буду благодарен вам по гроб жизни.
– Обязательно принесу. – Я скосил взгляд на выпивку. – Ну, а это тогда зачем? У вас же есть личный аккумулятор.
Док посмотрел на меня печальными глазами:
– Будете смеяться, Лосев. Опасаюсь превратиться в законченного наркомана. Боюсь, что рано или поздно заряд в этой штуковине иссякнет, а я успею на нее подсесть. Вот и ищу замену, сублимирую, так сказать. Кроме того, совсем недавно я вновь столкнулся со смертью. Какой бы черствой ни была душа, шрамы на сердце все равно остаются. Их я пытаюсь разгладить по старинке.
– Док, скажите, а другие артефакты вам не встречались?
Он задумался, нервно прикусил нижнюю губу.
– Хороший вопрос, Лосев. Как раньше говорили, на миллион долларов. Рискну предположить, что многие вещи с поверхности далеко не так просты, как может показаться. Взять, к примеру, медикаменты. По всем прикидкам, многие из них уже должны не столько лечить, сколько калечить. Все мыслимые сроки годности прошли. Если разобраться, это же яд в чистом виде… И ничего, помогают. Не всегда, но тем не менее. Что-то в них есть, а что… – Доктор протер красные глаза кулаком. – Еще провиант. Не спорю, наука до Катастрофы хорошо продвинулась в этой области: консерванты всякие, добавки Е2–Е4. Но все равно, еда, по всем прикидкам малопригодная в пищу, хорошо усваивается организмом. Жаль, у нас нет лаборатории, поэтому ничего толком я узнать не могу. Что-то или кто-то до сих пор заботится о нас.
– Вы верующий человек? – спросил я.
Доктор кивнул:
– А что, не похоже?
Я пожал плечами.
Он засмеялся:
– Я верующий, причем давно, задолго до всего этого. Обычно профессия делает врачей циниками, но даже внутри самого отъявленного скептика живет вера. Если кто-то скажет вам, что он Фома неверующий, пропустите его высказывание мимо ушей. Вас обманывают.
Меня пробило на философию:
– Но почему поверхность превращает нас в каких-то тварей? Где эта забота, о которой вы говорите.
– Возможно, тут как в Библии: поверхность, как и душа человеческая, – поле битвы нескольких сил. Пока побеждает темная, но рано или поздно добро возьмет верх.
– Похоже на сказку.
– Это моя точка зрения. Если у вас ко мне больше ничего нет, я, с вашего позволения, чуток вздремну. Операция была не из легких. Устал как собака.
Я вздрогнул. Намек понятен, не дурак.
– Простите, что помешал. Я ухожу.
Я вышел из вагончика лазарета и остановился на перроне. Действие артефакта оказалось кратковременным, или, может, на Дока он влиял намного сильнее.
Прошлое снова обухом ударило по голове. Жаль, не курю. Стало не по себе из-за дурацкой, в сущности, гибели друга. Но, окажись я на его месте, наверняка поступил бы точно так же. Пусть покоится с миром.
Тут я вспомнил, что у Белых осталась маленькая дочка. После смерти родителей вряд ли кому-то до нее есть дело. Еще один голодный рот и обуза. В другую семью ее не возьмут. Люди давно уже стали практичными и черствыми. По себе сужу. Вроде не сволочь последняя, остатки порядочности наблюдаются, но взвалить ответственность за дитенка не смогу.
Медсестра, выносившая тазик с постиранными бинтами, подсказала, где надо искать девочку. Ее, как и других малолетних сирот, отправили к Кабанихе – пожилой тетке, когда-то работавшей воспитательницей в детском саде.
Ребятишки возились на паласе с игрушками. Сироток хватало, постепенно количество их росло. В сущности, если разобраться, почти все мы остались сиротами. Проклятая война отняла у нас все, кроме жалкого подобия жизни, лишив в первую очередь семьи. Война разрушила наш мир, иссушила наши души.
Я давно выработал в себе здоровый цинизм, привык глядеть на вещи через призму отстраненности, иначе просто не смог бы жить дальше. Обычно это помогало, однако видеть детей, навсегда лишенных родительского тепла и ласки, выше моих сил. Я нервно сглотнул.
Дочке Игоря – Наташе – было лет шесть. Она играла в куклы, одну из которых я узнал сразу: сам принес с поверхности.
– Дядя Саша. – Девочка поднялась с колен, подошла ко мне, уткнулась носом в мою куртку.
Мы были хорошо знакомы. Я доставал ей наверху игрушки, что-нибудь из еды.
Она уловила мое настроение. Дети это умеют.
– Ты чего такой грустный, дядя Саша?