100 
Но вот, как говорят, наступало и их время. Сундуков лично съездил в Старокузнецк, осмотрел базу, прошелся два километра по железнодорожной ветке, внимательно осматривая рельсы. Увеличил плату охранникам, приставил к ним двух своих людей, приехавших из Москвы. Теперь все двенадцать человек обязаны были безвылазно находиться на базе.
Безделье тянулось недолго. По заброшенной железнодорожной колее тепловоз прикатил три вагона-рефрижератора, такие, в которых возят фрукты и замороженное мясо. Затем на базу по ночам зачастили машины. Гранатометы, автоматы, ящики с минами складировались в холодильник. Сундуков наложил запрет наведываться в город. Охранники нарушать его боялись. Двое мужчин, присланных из Москвы, были поставлены Сундуковым для того, чтобы следить за дисциплиной и порядком. Они держались обособленно, в лишние разговоры не вступали, за ворота никогда не выходили.
За лесом, возле асфальтированного подъезда, расположилась небольшая деревенька дворов на сорок. В свое время сельчане были рады тому, что' проложен путь к базе, не надо было топать пять километров до шоссе, чтобы сесть в автобус. Но с тех пор, как овощная база опустела, автобусы отменили, и лишь изредка по асфальту проезжали машины, в основном легковые иномарки охранников базы.
Вид новых, блестящих машин, из салонов которых доносится громкая музыка, раздражал местных мужиков. Такой уж характер у русского человека, если кто-то живет лучше него, то это плохо.
Как всякие сельские жители, мужики потихоньку разворовывали базу. То пару листов шифера упрут, то проволочную сетку срежут, где-то двери или окна уволокут. Охрана раньше на это смотрела сквозь пальцы, когда дело касалось неиспользуемых помещений. Теперь местных днем и на пушечный выстрел не подпускали к базе.
Новые порядки на базе не укрылись от деревенских: проезжающие ночью грузовики, крытые брезентом, огромные фуры вспарывали тишину. Первым деревенским заводилой был Петрович, не старый еще мужик, которого по отчеству называли чисто из уважения. Петрович отличался от своих земляков сообразительностью и, как сам он любил хвастать, аналитическим складом ума.
Как-то вечером, пригнав колхозный трактор на ночь под свой дом, Петрович наскоро поужинал и, ничего не говоря жене, шмыгнул в дверь. Когда та выбежала на крыльцо, то успела лишь увидеть тень мужа, мелькнувшую в кабине трактора. Петрович зажал в руках две бутылки водки, которыми с ним расплатились крутые старокузнецкие ребята, чью машину он вытащил с заливного луга, куда те заехали побаловаться с девчонками и, прижимаясь к забору, побежал по улице.
– Эй, ты куда? – крикнула вслед жена, зная, что мужа уже не вернуть до самого утра.
Петрович втянул голову в плечи и только ускорил бег. Его жена боялась одна ночью ходить по улице, поэтому Петрович почувствовал себя в безопасности.
Выбор, куда податься, был невелик. На окраине деревни, возле самого поля, стоял старый покосившийся дом, из трубы которого дым появлялся только в самые лютые морозы. Жила в нем полусумасшедшая Любка, нагулявшая к своим тридцати годам трех детишек. От кого, она и сама толком не знала. Бывали у нее в гостях все деревенские мужики да шоферы грузовых машин, знавшие о местной достопримечательности. Достаточно было привезти с собой бутылку водки или пару пузырей другого пойла, и Любка была рада гостю. Со своей стороны она могла предложить старую скрипучую кровать со сбитым матрасом и грязными простынями, стол и пустые стаканы.
Уже издалека Петрович приметил свет в окне.
«Не спит, стерва!» – знал, Любка при свете не трахается, значит, можно заходить, не рискуя получить в глаз от заезжего шоферюги. Петрович на всякий случай спрятал водку в рукава телогрейки и переступил порог никогда не запиравшейся двери. Зло зашипел притаившийся в темноте кот. Из дома уже слышались возбужденные голоса подвыпивших мужчин и сумасшедший смех Любки.
– Здорово! – с порога сказал Петрович, высматривая, кто это сегодня облюбовал злачное место.
Люди по деревенским меркам собрались солидные – Паша и Шура – сорокалетние мужики, пьющие, но никогда в запой не входящие, что считалось тут признаком хорошего воспитания и огромной силы воли.
Пить начали недавно, Петрович это определил по пустой бутылке, примостившейся у ножки стола. Приметы, что выпитое нельзя держать на столе, в деревне держались неукоснительно.
– Никак, и ты, Петрович, поразвлечься решил? – Шура смахнул с табуретки ладонью хлебные крошки и предложил сесть. Шура имел на это право, именно он принес в дом Любки водку. Паша же повстречался ему по дороге и единственное, чем помог, так это стащил из дому банку тушенки и половину хлеба.
100 
