Особенно,... 
80 
Садоводством и огородничеством Мельник, разумеется, не занимался. Большим любителем природы он себя тоже не считал, но в последнее время нервы у него совсем расшатались, и он старался уезжать на дачу при первой же возможности — от греха подальше. У соседей, которые жили прямо над ним в его московской квартире, был пятилетний сын — настоящий придурок с вечным двигателем, вмонтированным прямо в задницу. Мозгов у этого сокровища было не больше чайной ложки, но родители в нем души не чаяли. Во двор они своего ребенка почти не отпускали — другие дети недолюбливали его так же, как и Мельник, — и этот хорошо откормленный даун целыми днями с топотом носился по квартире, время от времени принимаясь прыгать со стульев. А может быть, и со шкафов. Грохот, во всяком случае, стоял такой, словно Мельник сидел не у себя в квартире, а в блиндаже, по которому прямой наводкой лупила вражеская артиллерия. Люстра под потолком раскачивалась и жалобно позвякивала, и даже пол под ногами у Мельника испуганно вздрагивал в такт тяжелым прыжкам наверху. Мельник терпел, просил, уговаривал и даже грозил, но ничто не помогало. Это ребенок, отвечали ему любящие родители. С восьми утра и до одиннадцати вечера у себя дома мы имеем право делать все, что угодно, говорили они. Мельник понимал, что в чем-то они правы. Понимал он также и то, что злиться на ребенка, да еще обделенного умственными способностями, просто грешно. Но по вечерам, сидя перед телевизором с бутылкой водки и слушая тяжелый топот над головой, он стал все чаще ловить себя на мысли, как было бы славно подстеречь маленького ублюдка на лестнице, затащить его в подвал и накинуть ему на шею проволочную удавку. А еще лучше — передушить к чертям все семейство, чтобы безутешные родители, не ровен час, не додумались с горя завести еще одного пащенка.
Это были опасные мысли, особенно если принять во внимание не столь уж давнюю историю с этой блудливой сукой, женой Мельника, и ее бойфрендом. Участковый до сих пор косился на Мельника, как солдат на вошь, так что новые неприятности были ему ни к чему. Именно по этой причине Мельник пропадал на даче и даже начал подумывать о том, чтобы переселиться сюда совсем. Спасаться бегством от невоспитанного дитяти было, в общем-то, унизительно, но другого выхода Мельник не видел: он не мог даже набить морду любящему папаше без опасения сесть за решетку. Не убивать же, в самом деле, целую семью только за то, что Господь не дал им ни ума, ни совести! Их, убогих, надо бы пожалеть, но вот это у Мельника как раз и не получалось.
Зато на даче оказалось неожиданно хорошо и покойно. Воздух здесь был чистый, вода в колодце сладкая, и тихо было до звона в ушах. До Москвы отсюда было рукой подать, особенно на машине, соседи Мельника не беспокоили. Оставалось только отремонтировать и утеплить дом, чтобы в нем можно было с комфортом пересидеть зиму.
Мельник взял с подоконника яблоко — взял наугад, не выбирая, первое, что подвернулось под руку, потер его о свитер и надкусил. Яблоко оказалось червивое. Пришлось возвращаться на крыльцо и долго плеваться. Надкушенное яблоко Мельник выбросил в темноту и услышал, как оно гулко ударилось о дощатую дверь нужника.
Пересидеть зиму… Вот именно — пересидеть. После недавней истории на Можайском валу Мельник снова почувствовал неприятное внимание к своей особе со стороны «соответствующих органов». Сделано все было, в общем-то, чисто, но Лапоть, этот балашихинский недоумок, ухитрился получить пулю в бедро. Мельник сам осмотрел рану и пришел к неутешительному выводу, что пуля засела где-то возле самой кости, и без помощи опытного хирурга ее оттуда не извлечь. Одно слово, Лапоть… Лапоть и есть, раз сумел так глупо подставиться под выстрел. Невелика потеря, решил тогда Мельник, и…
И сплоховал. Была за ним такая слабость — любовь к проволочной удавке. Еще с армии, с первой чеченской войны. Очень ловко это у него получалось: неслышно подойти сзади, молниеносно набросить на шею кусок проволоки с удобными ручками на концах и одним резким движением перекрыть кислород. Когда надо, к примеру, убрать часового, лучшего способа не найти. И ни шума, ни крови… Ну разве что чуть-чуть — если сдавишь глотку слишком сильно, и проволока прорежет кожу. Но такой ляпсус можно допустить разве что по неопытности, с перепугу или от чрезмерного усердия. С Мельником такого не случалось. В этом деле он был настоящим специалистом, и это-то его и подвело. Он просто не успел подумать — руки сами сделали то, что считали нужным, и только потом он сообразил, что Лапоть работал с ним в одной конторе и что дело с задушенными в любовном гнездышке тварями наверняка не забылось. Тогда ему удалось отмазаться только потому, что он вовремя позаботился о хорошем алиби. Позаботился он об алиби и на этот раз, но не все менты целиком вырублены из дерева, кое-кто из них все-таки умеет немного соображать, и больше всего Мельнику сейчас хотелось податься в бега. Но мало ли чего ему хотелось! Как говорится, и рад бы в рай, да грехи не пускают…
80 
