2 
– А почем оно у вас?
– Что – почем? – не понял Андрей.
– Дерьмо. Дорого?
Андрей неуверенно хохотнул.
– Да как тебе сказать… Смотря чье…
– Разве оно у вас разное? – удивился Ван. – У нас – одинаковое. А чье у вас самое дорогое?
– Профессорское, – немедленно сказал Андрей. Просто невозможно было удержаться.
– А! – Ван высыпал в бак очередной совок и покивал. – Понятно. Но у нас в сельской местности не было профессоров, поэтому цена была одна – пять юаней за ведро. Это – в Сычуани. А в Цзянси, например, цены доходили до семи и даже до восьми юаней.
Андрей наконец понял. Ему вдруг захотелось спросить, правда ли, что китаец, пришедший в гости на обед, обязан потом опорожниться на огороде хозяина, однако спрашивать это было, конечно, неловко.
– А как у нас сейчас, я не знаю, – продолжал Ван. – Последнее время я не жил в деревне… А почему профессорское ценится у вас дороже?
– Это я пошутил, – сказал Андрей виновато. – У нас этим делом вообще не торгуют.
– Торгуют, – сказал Дональд. – Вы даже этого не знаете, Андрей.
– А вы даже это знаете, – огрызнулся Андрей.
Еще месяц назад он ввязался бы с Дональдом в яростный спор. Его ужасно раздражало, что американец то и дело рассказывает о России такие вещи, о которых он, Андрей, и понятия не имеет. Андрей был тогда искренне уверен, что Дональд просто берет его на пушку или повторяет злопыхательскую болтовню Херста. «Да шли бы вы с вашей херстовиной!» – отмахивался он. Но потом появился этот недоносок Изя Кацман, и Андрей спорить перестал, огрызался только. Черт их знает, откуда они всего этого набрались. И бессилие свое он объяснял тем обстоятельством, что он-то пришел сюда из пятьдесят первого года, а эти двое – из шестьдесят седьмого.
– Счастливый вы человек, – сказал вдруг Дональд, поднялся и пошел к бакам у кабины.
Андрей пожал плечами и, стараясь избавиться от неприятного осадка, вызванного этим разговором, надел рукавицы и принялся сгребать вонючий мусор, помогая Вану. Ну, и не знаю, думал он. Подумаешь, дерьма-то. А что ты знаешь об интегралах? Или, скажем, о постоянной Хаббла? Мало ли кто чего не знает…
Ван запихивал в бак последние остатки мусора, когда в воротах с улицы появилась ладная фигура полицейского Кэнси Убукаты.
– Сюда, пожалуйста, – сказал он кому-то через плечо и двумя пальцами откозырял Андрею. – Привет, мусорщики!
Из уличной тьмы в круг желтоватого света вступила девушка и остановилась рядом с Кэнси. Была она совсем молоденькая, лет двадцати, не больше, и совсем маленькая, едва по плечо маленькому полицейскому. На ней был грубый свитер с широченным воротом и узкая короткая юбка, на бледном мальчишеском личике ярко выделялись густо намазанные губы, длинные светлые волосы падали на плечи.
– Не пугайтесь, – вежливо улыбаясь, сказал ей Кэнси. – Это всего лишь наши мусорщики. В трезвом состоянии совершенно безопасны… Ван, – позвал он. – Это Сельма Нагель, новенькая. Приказано поселить у тебя в восемнадцатом номере. Восемнадцатый свободен?
Ван, снимая на ходу рукавицы, подошел к ним.
– Свободен, – сказал он. – Давно уже свободен. Здравствуйте, Сельма Нагель. Я – дворник, меня зовут Ван. Если что-нибудь понадобится, вот – дверь в дворницкую, приходите сюда.
– Давай ключ, – сказал Кэнси. – Пойдемте, я вас провожу, – сказал он девушке.
– Не надо, – проговорила она устало. – Сама найду.
– Как угодно, – сказал Кэнси и снова откозырял. – Вот ваш чемодан.
Девушка взяла у Кэнси чемодан, а у Вана – ключ, мотнула головой, отбрасывая упавшие на глаза волосы, и спросила:
– Который подъезд?
– Прямо, – сказал Ван. – Вон тот, под освещенным окном. Пятый этаж. Может быть, вы хотите есть? Чаю?
– Нет, не хочу, – сказала девушка, снова тряхнула головой и, цокая каблуками по асфальту, пошла прямо на Андрея.
Он отступил, пропуская ее. Когда она проходила, он ощутил крепкий запах духов и еще какой-то парфюмерии. И он все смотрел ей вслед, пока она шла по желтому освещенному кругу, юбка у нее была совсем короткая, чуть длиннее свитера, а ноги были голые, белые, и Андрею показалось, что они светятся, когда она вышла из-под арки в темноту двора, и в этой темноте был виден только ее белый свитер и белые мелькающие ноги.
Потом заныла, завизжала и грохнула дверь, и тогда Андрей снова машинально достал сигареты и закурил, представляя, как эти нежные белые ноги ступают по лестнице, ступенька за ступенькой… гладкие икры, ямочки под коленями, обалдеть можно… Как она поднимается выше и выше, этаж за этажом, и останавливается перед дверью восемнадцатой квартиры – как раз напротив шестнадцатой квартиры… ч-черт, надо хоть белье постельное переменить, три недели уже не менял, наволочка серая сделалась, как портянка… А какое у нее лицо? Надо же – совсем не помню, какое у нее лицо. Только ноги и запомнил.
2 
