47 
«Еще и танки были, целых три штуки!» – громко, но про себя, возразил Буратов.
– Если бы ордена за такое давали, Володя, то любой летчик советского бомбардировщика не смог бы взлететь – грузоподъемность самолета не потянула бы к небу все его ордена уже после первого месяца боев. Понимаешь?
– Понимаю, командир.
– Товарищ ко… О горе мне!
– Извините, товарищ командир, – подрихтовал обращение Буратов.
– Так, так, тихо, товарищ младший лейтенант. Стоп. – Кожемякин начал потеть лбом, несмотря на присутствие в Северном полушарии зимы. – Значит, понимаешь, Володя? Вот и хорошо, что понимаешь. Что за это награждать, право? Любой горазд крушить на расстоянии, правда?
– Правда, това…
– Уймись, – прервал, покраснев от предчувствия, Кожемякин и продолжил: – А вот глаза в глаза попробуй. Вон как наша пехота. Вот где смелость надобна нечеловеческая.
– Да, против танка врукопашную оно, конечно… – дополнил, сам не ведая для чего, Буратов и осекся под странным взглядом командира. – Я слушаю, слушаю.
– Я к чему веду, Буратов. Убивать на дистанции надо, конечно, уметь, но воли такой, как вблизи, не требуется, так ведь.
– Само собой, това…
– Так вот, Володя, крепись. Не могу прямо приказывать, не входит это в твои непосредственные служебные обязанности, сам понимаешь, но как старший партийный товарищ прошу.
– Что? – тихо похолодел Буратов.
Однако Кожемякин замолчал и твердо посмотрел на подчиненного. Его взгляд прибил Буратова к принайтованному к корабельному полу табурету.
– Ты готов? – таинственно спросил Кожемякин.
Буратов уже ничего не мог сказать, его язык отнялся в предчувствии – он просто кивнул.
– Боевое «Красное Знамя», – произнес Кожемякин, вставая, – думай о нем. – Затем он извлек откуда-то из дальней ниши и мягко, без звона и даже шороха, положил перед Буратовым начищенный до блеска «вальтер».
– Хорошая штука, хоть и немецкая, – почти приятельски прокомментировал Кожемякин. – Никогда не стрелял? Мелочи жизни, из нашего же родного стрелял? Ну а какая разница? Вот так взводишь, так досылаешь патрон, – его большие руки замелькали над столом. – На, попробуй. Только я обойму пока выну – нечего шуметь, если что.
Буратов взял пистолет. Чуть не уронил. Действительно благо, что Кожемякин извлек боеприпасы. Кисти не тряслись, но сразу ни черта не получилось, хотя чего проще. Даже руку оцарапал. Последнее, похоже, и вывело из ступора. Он привстал, так было чуточку удобнее. Провел операцию несколько раз. Наконец родилась идеальная последовательность движений – еще бы – артиллерист-механик.
– Вот видишь, – с приторной веселостью отметил Кожемякин. – Немцы умеют делать вещицы.
– Ну, – твердеющим голосом спросил Буратов. – Что делать-то?
– Ты, Володя, для чего шел в Военно-Морской Флот?
– Служить.
– Кому служить?
– Родине, ясное дело. – Голос Буратова начал твердеть.
– Родине и партии, – поднял указательный палец капитан «Флягина».
– Конечно, народ и партия едины, – дополнил Буратов.
– Мне нечего возразить, дорогой мой офицер.
– В чем будет заключаться мое задание? – с железной, пугающей самого себя прямотой осведомился Буратов, взвешивая в руке пушинку «вальтера».
– Боевое «Красное Знамя». Думай о нем, Володя, думай о нем.
– Слушаю.
– На борту нашего судна находится шпион.
– Что?
– На борту вверенного мне судна – речного монитора «Флягина» – в настоящее время находится иностранный шпион, законспирированный империалистический агент и фашистский прихвостень.
– Да?! – Буратов лихорадочно листал в голове лица собственного экипажа.
– Есть данные, что он имеет задание войти в доверие и потопить наш славный, много переживший боевой корабль.
– Известно, кто это? – спросил Буратов холодея – что-то там в подкорке мозгов уже откапывало решение загадки. Он сам, подсознательно, наваливался на эту крышку сундука Пандоры, боясь окончательного разумения.
– Нам все известно, товарищ Буратов.
– Все?
– Между прочим, данный агент и тайный фашист втерся и вам в доверие.
– Мне? – Проклятый ящик Пандоры в голове уже почти открыл зев, но страшно было глянуть распахнутыми мыслями на то, что оттуда вывалилось.
– И не только вам, Буратов, но даже мне. – Кожемякин сделал какое-то неуловимое движение, и на стол опустилась бумажечка со знакомыми каракулями.
Где-то в груди у Буратова остановилось сердце. Это был его рапорт с просьбой ознакомить, провести на экскурсию коммуниста Сюри в артиллерийские казематы. То, что ниже красовалась размашистая, как и он сам, подпись Кожемякина, ничего не меняло. Ящик Пандоры в голове открылся окончательно.
47 
