36 
Так что же — подать в отставку? Сие было бы умнее всего, однако такой способ разрешения проблемы казался Петру Львовичу весьма сомнительным. Что люди-то скажут? Известно, что: мол, пока в тылу сидел — ничего, служил и не жаловался, а как на войну ехать — он в кусты. Стыда ведь не оберешься, глаз от земли не поднимешь...
Ну, положим, стыд — не дым, глаза не выест. Ежели у кого хватит нахальства обвинить полковника Шелепова в трусости, то проживет сей нахал весьма не долго. Всех, конечно, не перестреляешь, но речь не о том. Будет ли от его, Петра Львовича Шелепова, присутствия здесь хоть какая-то польза? Глядя на княжну, он в этом сомневался. Ей бы успокоиться, забыть обо всем, замуж, в самом деле, выйти. Но, видя каждый божий день перед собой фигуру полковника, она всякий раз будет вспоминать о графе Бухвостове и вконец, бедняжка, изведется...
Обед был хорош. Княжна за едой болтала о пустяках, будто совсем позабыв о тягостном разговоре в курительной, и выглядела именно так, как, по мнению полковника, и должна была выглядеть девица ее лет, то есть восхитительно. Лишь за кофе, который в этом доме по заморскому обычаю подавали в конце обеда, она как бы между делом спросила, кто из N-ских дворян присутствовал при споре Петра Львовича и Федора Дементьевича — том самом споре, в ходе которого и было решено отправиться на злополучную охоту. Полковник пожал могучими плечами, напряг память и перечислил всех, кого смог припомнить. Княжна рассеянно кивала, слушая его.
За обедом полковник, уступив уговорам княжны, выпил еще парочку стопок водки — уж очень она, проклятая, была хороша. Посему, отправившись в дальнейшее странствие, Петр Львович впал в приятную дрему, едва лишь его карета выкатилась за ворота вязмитиновской усадьбы. Проснулся он перед самым закатом, и, как и следовало ожидать, тягостное впечатление, оставшееся от разговора с княжной Вязмитиновой, за время его сна улетучилось вместе с хмелем. Теперь разговор этот виделся протрезвевшему полковнику Шелепову как бы сквозь легкий туман.
Когда экипаж полковника выехал из "ворот усадьбы и скрылся за поворотом дороги, княжна велела седлать коней и пошла наверх переодеться в костюм для верховой езды. Костюм сей стоил ее портнихе огромных трудов, сомнений и слез, поскольку той ни разу не доводилось шить платье, совмещавшее в себе кокетливый женский жакет и совершенно бесстыдные, скроенные по образцу мужских панталоны. Соседи находили это одеяние весьма предосудительным, а дворня при виде него украдкой крестилась, но в нем зато удобно было ездить верхом.
Одним махом взлетев в мужское жесткое седло, княжна пришпорила лошадь и, взяв с места в карьер, поскакала вон из усадьбы. Лошадь стремглав пронеслась по длинной липовой аллее, огласив ее глухим топотом копыт.
Княжна без задержек пересекла открытое пространство, отделявшее холм, на котором стояла усадьба, от ближайшего леса, проскакала две версты по лесной дороге и свернула на неприметную тропу, которая, извиваясь, уходила в глубину соснового бора. Здесь ей пришлось придержать лошадь, чтобы ненароком не расшибиться о какой-нибудь низко нависающий над тропой сук. Вскоре тропа вышла на берег ручья, а ручей привел Марию Андреевну к озеру.
Озеро это с некоторых пор служило излюбленным местом уединения княжны Вязмитиновой. Помещалось оно почти в самой середине обширного хвойного бора, который клином вдавался в возделанные поля. Со стороны усадьбы к озеру вела тропа, по которой и попала сюда княжна; с противоположной стороны к озеру можно было подъехать по дороге. По этой дороге сюда приезжали вязмитиновские рыбаки, расставлявшие сети с разрешения княжны и под надзором княжеского лесничего. Озеро было довольно обширное, сильно вытянутое в длину, весьма глубокое и очень живописное. Рыбы в нем водилось предостаточно, но княжну привлекало сюда не это: здесь действительно было очень красиво и тихо. Место сие было открыто княжною по чистой случайности, и вот уже на протяжении нескольких месяцев именно ему Мария Андреевна поверяла все свои печали. Здесь никто не мог увидеть ее слез, и скупые слова жалобы и мольбы, произнесенные княжной в этом глухом месте, не были слышны никому, кроме Бога.
Спешившись и набросив поводья на куст, княжна наконец дала волю своему горю. Из груди ее вырвались глухие рыдания, и слезы, которые оно так долго сдерживала ценой неимоверных усилий, беспрепятственно потекли по ее побледневшим щекам. Если бы полковник Шелепов мог видеть княжну сейчас, он не раздумывал бы, прилично или неприлично ему подавать в отставку. Поведение княжны, показавшееся убеленному сединами герою многих войн столь неестественным, на самом деле именно таковым и являлось. Мария Андреевна не хотела никого просить о помощи, и она не попросила.
36 
