3 
Больше всего на свете Жирный хотел понять, почему Глория решила убить себя.
На Глории были стираные-перестираные джинсы и футболка со злобной физиономией Мика Джаггера. Поскольку песок был очень мягкий, она сняла туфли. Жирный обратил внимание, что тщательно обработанные ногти на пальцах ног покрыты розовым лаком. Он подумал, что Глория умирает так же, как и жила.
– Они украли мой банковский счет, – сказала Глория.
Лишь спустя некоторое время, слушая уверенную, ясную речь подруги, Жирный понял, что никакие «они» не существуют в природе. Глория развернула перед ним панораму тотального, неумолимого безумия, сконструированного с невероятной тщательностью. Она отшлифовала все детали с точностью дантиста. В ее словах нигде не слышалось несоответствия. Никаких пустот в повествовании. Жирный не мог найти ни единой ошибки, если, конечно, не считать исходного допущения, что все ненавидят Глорию, преследуют, а сама она во всех смыслах никчемна.
Пока Глория говорила, она начала исчезать. Жирный как завороженный наблюдал за этим процессом. Глория логично, рационально, слово за словом выталкивала себя прочь из бытия. Этакая рациональность на службе… ну, подумал он, на службе небытия. Разум Глории превратился в огромный, умелый ластик. Осталась лишь оболочка, так сказать, необитаемое тело.
Она уже мертва, понял Жирный Лошадник в тот день на пляже.
После того как покурили, они прогуливались по пляжу, рассуждая о водорослях и высоте волн. Над головами кричали чайки, напоминающие тарелочки-фрисби. Тут и там кто-то сидел или лежал на песке, но по большей части пляж пустовал. Плакаты советовали остерегаться подводного берегового течения. Жирный все не мог понять, почему Глория просто не войдет в прибой. Он никак не мог включиться в ее логику. Ей был необходим только нембутал – или она считала, что ей необходим нембутал.
– «Мертвый работяга» – мой любимый альбом «Мертвецов»,[4] – вдруг сказала Глория. – Хотя, по-моему, не стоило им оправдывать кокаин. Все-таки рок и дети слушают.
– Они не оправдывают. Просто песня о ком-то, кто принимает кокаин. К тому же это его убивает. Не впрямую, правда – он попадает под поезд.
– Но из-за них я подсела на наркотики, – возразила Глория.
– Из-за «Мертвецов»?
– Из-за того, – сказала Глория, – что все от меня этого ждали. Мне осточертело делать то, чего ждут от меня другие.
– Не надо убивать себя, – сказал Жирный. – Переезжай ко мне. Я живу совсем один, и ты мне нравишься. В самом деле. Давай хоть попробуем. Мы – я и мои друзья – перевезем твои шмотки. Можно придумать кучу занятий; будем ходить куда-нибудь… ну как сегодня на пляж. Разве тут не классно?
Глория ничего не ответила.
– Мне будет жутко хреново, – продолжал Жирный, – до конца моих дней, если ты с собой покончишь.
Таким образом, как стало ясно Жирному позже, он привел Глории наименее веские доводы продолжать жить. Это стало бы ее одолжением другим людям. Он не мог найти худшего аргумента, даже если бы искал его годами. Лучше бы уж сразу переехать ее «фольксвагеном». Вот почему на «горячие» телефонные линии для самоубийц нельзя сажать кретинов. Жирный понял это в Ванкувере, когда, готовый покончить с собой, позвонил в Кризисный центр Британской Колумбии и получил квалифицированный совет. Между этим событием и тем, что Жирный сказал Глории в тот день, нет никакой связи.
Остановившись, чтобы смахнуть маленький камешек со ступни, Глория сказала:
– Мне бы хотелось переночевать у тебя.
При этих словах перед мысленным взором Жирного невольно промелькнули некие сексуальные видения.
– Я тащусь! – воскликнул Жирный.
В те годы он частенько выражался в такой манере. Контркультура располагает целым словарем подобных выражений, граничащих с бессмыслицей. Жирный любил нанизывать их одно на другое. Занялся он этим и сейчас, когда собственная похоть сыграла с ним шутку, заставив поверить, что он только что спас подруге жизнь. Способность Жирного понимать происходящее, и так не стоившая выеденного яйца, окончательно достигла нулевой отметки. Как же, хороший человек наконец-то обрел душевное равновесие, и в этом заслуга именно его, Жирного!
– Врубаюсь! – трещал он, идя с Глорией по пляжу. – Потрясно!
Они провели ту ночь вместе, полностью одетые. Между ними ничего не было, и на следующий день Глория уехала, якобы за вещами в родительский дом в Модесто. Несколько дней Жирный ждал ее приезда, а потом однажды вечером зазвонил телефон. Звонил Боб, бывший муж Глории.
3 
