Особенно,... 
64 
— Да ты чего, братан? — фальшиво улыбаясь и держа шприц немного на отлете, удивился охранник. — Да какая ментовка, ты что? Мы своих не сдаем… если они свои. А шприц… Мы же хотели, чтобы ты кайф словил, братуха! Не хочешь — не надо, кто ж тебя неволит? Знаешь, сколько охотников найдется твою дозу урвать? Не хочешь кайфа — возьми деньгами! Главное, работу сделай. Так как?
— Хорошо, хорошо, снимай скорее, — уже почти не соображая, что говорит, пробормотал Муха.
— А работа?
— Сделаю, сделаю, снимай.
Охранник положил шприц на полочку под зеркалом, вынул из кармана ключ и расстегнул наручники.
Он помог Мухе встать и даже поддержал его под мышки, пока тот долго и с огромным наслаждением стоял над унитазом.
— Да, братан, — сказал он, когда Муха закончил и непослушными пальцами задернул «молнию» на джинсах, — долго же ты терпел. Вот это кайф, не то, что какой-то героин. Давай, мой руки, и будем знакомиться.
Он помог Мухе разобраться в необычной конструкции водопроводного крана и даже подал полотенце. Когда Муха привел себя в порядок, охранник протянул ему руку и представился:
— Миша. Погоняло мое Кабан. Так обычно и называют, я не в обиде.
Муха пожал его пухлую ладонь и пробормотал свое имя. Он презирал себя за то чувство трусливого облегчения, которое сейчас испытывал, но ничего не мог с собой поделать: на этот раз протоплазма окончательно взяла в нем верх над разумом. Впрочем, разуму нечего было предложить в качестве альтернативы: выхода из ситуации, похоже, не существовало. Теперь Муха не мог даже достойно и быстро умереть — его мучители продумали все, и бежать было некуда. Он бросил короткий взгляд на окно. Этаж, похоже, был второй, но вот стена в глубине сада…
— Стекло в окне небьющееся, братан, — сочувственно сказал Кабан, поймав его взгляд, — а пушка у меня сорок пятого калибра. Башку я тебе, конечно, не продырявлю — меня тогда за яйца повесят, — но раздробленная нога, по-моему, немногим лучше. А ты как считаешь?
— А мне считать нечего, — искренне ответил Муха. — За меня, похоже, уже все подсчитали.
— Молоток, — сказал Кабан, — врубаешься в ситуацию. Ну, пойдем, а то там заждались.
Поддерживаемый Кабаном, Муха вышел в коридор, похожий на декорацию к какому-то западному фильму про жизнь богатых людей. С некоторой опаской ступая своими старенькими ботинками по сверкающему, как лед олимпийского катка, паркету, он миновал десяток дубовых дверей, прошел по балкончику, нависавшему над громадным, высотой в два этажа, холлом со стеклянным куполом наверху, где журчал фонтан и буйно перла кверху какая-то разлапистая экзотическая зелень, свернул, повинуясь легкому толчку в плечо, направо и оказался в просторном помещении, где не было ничего, кроме кожаной мебели, пары столиков, жарко пылающего камина и стоявшего перед ним кресла-качалки, в котором спиной к вошедшим сидел какой-то человек. Мухе была видна только его седая макушка да рука, сжимавшая длинную тонкую сигарету, над которой поднималась струйка голубоватого дыма. Дым поднимался кверху ровно, но на расстоянии сантиметров пятнадцати от кончика сигареты струйка вдруг изгибалась почти под прямым углом и устремлялась в камин, чтобы через трубу вылететь в небо вместе с потоком горячего воздуха. Рядом с креслом-качалкой стоял сервировочный столик на колесах, нагруженный бутылками, стаканами и серебряным ведерком со льдом, из которого торчали щипцы.
«Кучеряво», — подумал Муха, пытаясь настроиться на иронический лад. Из этого ничего не вышло — ему снова стало страшно. В этой дышавшей сдержанной роскошью комнате облаком зависло ощущение холодной угрозы — такое же, как в кабинете стоматолога, только во много раз сильнее. Муха боялся смотреть по сторонам, чтобы не увидеть притаившиеся вне поля зрения крючковатые хромированные инструменты, предназначенные для того, чтобы резать, дробить и рвать живую плоть и кости. Живот у него свело, гениталии сжались, превратившись в холодные и твердые, как мрамор, шарики, а по спине бегали мурашки. Здесь, в этом зале с камином и кожаной мебелью, его заставленная пустыми бутылками, насквозь пропитавшаяся испарениями алкоголя кухня, в которой он провел почти неделю, пытаясь отыскать успокоение на дне бутылки, казалась самым теплым и уютным местом на земле. Мухе даже почудилось, что он-таки допился до розовых слонов, и все это ему только мерещится. Ему захотелось ущипнуть себя за руку, чтобы проснуться, но рядом стоял Кабан, от которого густо несло дорогой туалетной водой и застарелым потом и не спускал с него маленьких колючих глаз.
64 
