По этому случаю не грех и выпить… А?
Лапоть щелкнул замками своего неизменного кейса и с ловкостью провинциального фокусника выхватил оттуда пузатую литровую бутылку водки. «Ешкин кот! — подумал Чиж. — Где ж ты раньше-то был? Чудны дела твои, Господи! Если бы кто-то мне такое рассказал — не поверил бы, на смех поднял…»
Лапоть тем временем по-хозяйски подтолкнул Чижа между лопаток рукой, в которой была зажата бутылка, направляя его на кухню. В другой руке он продолжал держать свой дурацкий кейс. Он так упрямо за него цеплялся, что Чижу вспомнились дипкурьеры, которые приковывали чемоданы с дипломатической почтой к своему запястью.
На кухне подполковник с самым залихватским видом бухнул свою бутылку на середину стола и плюхнулся на табуретку, которую обычно предпочитал Чиж, — в уголке у окна. Бесцветные глазки Лаптя мигом углядели пустую винную бутылку, которая по-прежнему стояла возле мойки, и рассыпанные по столу крошки, оставшиеся после приготовления бутерброда.
— На компот перешел? — спросил он. — Давай, давай, Гаврилыч, шевели корпусами, открывай закрома! Гони закусь, у меня трубы плавятся!
Совершенно обалдевший от такого напора Чиж послушно полез в холодильник и начал выставлять на стол все, что могло более или менее соответствовать определению «закусь». Лаптев снял наконец свою фуражку и понес какую-то сумасшедшую ахинею — что-то про дружбу, взаимовыручку, даже про корпоративную солидарность, помогающую противостоять разгулу организованной преступности. Все эти хорошие вещи каким-то неуловимым образом увязывались у него с ростом авторитета и материального благосостояния работников правоохранительных органов и, в частности, майора Чижа. Чижу, который понемногу приходил в себя, стало интересно, и он принялся жарить яичницу, чтобы немного потянуть время и не прерывать словоизвержение Лаптя. Подполковник принадлежал к тому типу людей, которые, начав говорить, могут остановиться лишь с очень большим трудом. Их гипнотизирует звук собственного голоса, и в таком полубессознательном состоянии они могут выболтать что-нибудь интересное. А в том, что на уме у Лаптя что-то очень любопытное, Чиж не сомневался: весь этот треп о дружбе и взаимовыручке в сочетании с бутылкой водки подозрительно напоминал пространное предисловие к какому-то весьма деликатному разговору.
Чиж повернулся, чтобы взять соль, и увидел, что Лаптев, продолжая болтать, что-то ищет в своем кейсе. Кейс лежал у него на коленях, крышка была слегка приподнята, и подполковник, придерживая ее левой рукой, шарил внутри правой, что-то там нащупывая. Перехватив взгляд Чижа, он перестал шарить, на мгновение замер, медленно вынул из кейса правую руку и так же медленно опустил крышку. Выражение его лица при этом ничуть не изменилось, но в бесцветных мутноватых глазках что-то подпрыгнуло — другого слова было просто не подобрать. Лапоть как будто вздрогнул, но незаметно, внутри собственной шкуры, и лишь его глаза выдали это непроизвольное движение.
— Что-то я разболтался, — сказал Лапоть еще фальшивее, чем в самом начале разговора. — Расскажи лучше, как отпуск. Чем занимаешься, Гаврилыч? Бабу себе еще не подобрал?
«Что-то не то с ним сегодня творится, — подумал Чиж. — Перегрелся он, что ли? Или эта бутылка уже не первая? Непохоже как будто… Интересно, что у него в чемодане?»
Он вдруг понял, что содержимое лаптевского чемодана его совершенно не интересует. Уж очень странным и одновременно знакомым был взгляд подполковника, когда он держал руку там, внутри, под крышкой… Точно таким же взглядом смотрел на Чижа Олег, медленно поднимая «вальтер» — то ли для того, чтобы засунуть его за пояс, то ли для того, чтобы влепить своему приятелю пулю между глаз.
«Галлюцинации начинаются, — решил Чиж. — Лапоть — киллер. Это уже на грани анекдота, причем чудовищно неприличного. Эх, Лапоть, Лапоть! Плакало мое воздержание…»
Он торжественно водрузил на стол сковороду с яичницей, выставил две рюмки и сел напротив Лаптева, не удержавшись от сомнительного удовольствия присмотреться к своему начальнику повнимательнее. Нет, Лаптев не был пьян. Возбужден — да, причем как-то странно, болезненно, но не пьян. Выпивкой от него даже не пахло, а пахло, напротив, дорогим одеколоном, хорошим табаком и — совсем чуть-чуть — привычной затхлой канцелярщиной.
Лаптев разлил водку, наполнив рюмки до краев, и предложил выпить за дружбу. Чижа от такого тоста слегка перекосило, но он мужественно поднял рюмку, чокнулся с Лаптевым и выпил залпом, передернувшись от уже основательно забытого вкуса. «Ах ты, крыса, — непочтительно подумал он о Лаптеве. — Что же ты затеял?»