– Все, порядок.
Он положил гранату на землю и устало зашагал к полковнику-армянину, который стоял возле угла двухэтажного здания. Наконец, остановившись, он вытащил носовой платок из кармана камуфляжных брюк и вытер лицо, мокрое от пота.
– Зачем было стрелять? – устало спросил он.
Полковник ничего не ответил, лишь отвел взгляд.
А затем тихо сказал:
– У него же была граната.
– Вот именно поэтому стрелять и не стоило.
И, не выдержав пристального взгляда инструктора ГРУ, полковник побежал к гаражу, из которого уже выводили детей. На время все забыли о Забродове. Он открыл дверцу машины, в которой сидел майор ГАИ.
– Майор, завезете домой? Я понимаю, ваша машина не такси, но у меня с собой ни денег, ни документов.
– Завезу, – майор сам сел за руль.
Тут к машине подбежал Мещеряков, он держал куртку Забродова.
– Илларион, куртку забыл.
– Точно, давай ее сюда, – Забродов тряхнул куртку, сбивая с нее пыль, и бросил ее себе на колени.
Мещеряков хотел было тоже сесть в машину, но ас-инструктор зло рванул на себя дверцу, захлопывая ее перед самым носом своего друга.
– Поехали!
– Илларион, я не виноват! Я не отдавал приказа стрелять, я даже не знал о нем. Эфэсбэшники долбаные…
– Верю, – поднимая стекло, не глядя на Мещерякова, ответил Забродов.
– Закуривай, – предложил майор ГАИ, немолодой мужчина, – я же видел, ты им свои сигареты отдал.
– Что-то не хочется, в горле першит.
– Куда едем? – спросил гаишник, включая мигалку.
За стеклами проплывали люди, стоящие в оцеплении, машина «Скорой помощи», два грузовика, крытые брезентом, два пожарных автомобиля.
– К Белорусскому вокзалу.
– Там и живете?
– Да нет, немного подальше, но хотелось бы пройтись пешком, голову проветрить. Устал я сегодня.
– Все устали, – вздохнул майор, – всем хватило.
* * *
Все ждали, что после этого случая Забродов или психанет, или же откажется готовить следующую группу. Но тот вел себя абсолютно спокойно, словно бы ничего и не произошло, словно не было сумасшедшей ночи, гранаты с выдернутой чекой в руке мертвого спецназовца, словно бы не было перепуганных детей, их взбесившихся от страха родителей.
Такой исход, который случился, устраивал многих: террористы мертвы, дети живы. Скандал почти сразу удалось замять. Если бы террористы остались живы, возможно, поднялся бы большой шум, суд, публикации в прессе. Но так как были задействованы довольно влиятельные ведомства, скандал и удалось замять.
Забродов продолжал служить, а когда разговор заходил о двух его бывших воспитанниках, всегда обрывал:
– Вам поговорить больше не о чем? Если хотите что-то узнать, поговорите с Мещеряковым.
Миновал ровно месяц. Пошли слухи, что Забродова представляют к награде и собираются присвоить внеочередное звание – четыре маленькие звезды капитана поменять на одну майорскую. Но случилось неожиданное: Забродов подал рапорт об уходе в отставку. Он сделал это тихо, без шума, никто даже не успел опомниться. Вначале он подал заявление на очередной отпуск, а следом, получив на нем визу, положил на стол рапорт об уходе в отставку.
Забродов покинул ГРУ, не дождавшись майорской звезды, и многие его сослуживцы даже крутили пальцы у виска.
– Ушел бы на месяц позже. Какая разница? И пенсию больше получил бы, и майор все-таки – это не капитан, как-никак высший офицер.
Но у Забродова имелись свои резоны, которыми он ни с кем не хотел делиться, даже с Мещеряковым, которого начальство подослало уговорить инструктора остаться. Но найти Иллариона тому не удалось, как он ни пытался.
Соседи не знали, где Забродов, квартира закрыта. Лишь через неделю он встретился с пожилой женщиной, которая пришла убирать квартиру. Та ему сказала, что хозяин куда-то уехал, вроде бы купил дом в деревне. Но где, она не знала, и когда вернется, тот ей тоже не сообщил.
"Но не станет же Илларион кур и свиней разводить?
Дом в деревне… – недоумевал Мещеряков. Затем задумался: а может, и у него крыша поехала, а может, станет пчел разводить, как Шерлок Холмс, пасеку построит? С него станется. Он человек крайностей, ничего не умеет делать наполовину".
И тут, когда Мещеряков уже хотел развернуться и уйти из квартиры, зазвонил телефон. Пожилая женщина извинилась, и, держа в руке мокрую швабру, пошла брать трубку. Она говорила совсем недолго, затем выглянула из гостиной: