Глеб зевнул и выключил телевизор. «Проект „Зомби“», – подумал он. Эта мысль не вызвала у него ни злости, ни раздражения: он уже привык к тому, что, выполняя очередное задание, не может думать ни о чем ином. Мысли у него в такие периоды возникали самые разнообразные, но все они неизменно возвращались к делу, которым он в данный момент занимался, как мелкие небесные тела, по какой бы вытянутой орбите они ни двигались, рано или поздно возвращаются к центру тяготения.
Из кухни доносились приглушенные голоса, время от времени позвякивала посуда – там пили чай и, судя по плотному запаху табачного дыма, садили сигарету за сигаретой под задушевный разговор. Сиверов с хрустом потянулся в кресле и озадаченно посмотрел на выключенный телевизор, придумывая, чем бы себя занять. Идти на кухню и принимать участие в чаепитии не хотелось, да его там не очень-то и ждали. Так называемое чудо свершилось не без его помощи, но героем дня сегодня был не он, и не он являлся предметом обсуждения. И вообще, там, где секретничают женщины, мужчине делать нечего. Прогнать, конечно, не прогонят, но разговор он им испортит наверняка, и притом безо всякой пользы для дела…
«О чем можно так долго говорить? – с искренним удивлением подумал Глеб, рассеянно шаря взглядом по книжным полкам, где все было читано-перечитано по многу раз. – Информации-то чайная ложка! Если ее так долго взбалтывать, перемешивать и переливать из сосуда в сосуд, она просто испарится…»
Информации и впрямь было негусто, и всю ее, до последнего бита, Ирина выложила, как только вернулась с работы, прямо в прихожей, даже не успев разуться и снять плащ.
Максим Соколовский действительно воскрес – материализовался из ничего, как и обещал Грабовский, в окрестностях одной из пригородных свалок. И в точности как предсказывал ясновидящий, воспоминания журналиста начинались с того момента, как он пришел в себя от холода и сырости – голый, в чем мать родила, под моросящим осенним дождичком, в тоскливых сумерках, на окраине свалки. Голый он был, разумеется, потому, что мистические потусторонние силы, воссоздавшие живую плоть из рассеянных в пространстве атомов и молекул, не стали размениваться на такую мелочь, как материализация одежды и тем более денег и документов. А на окраину свалки те же силы поместили его, видимо, затем, чтобы он смог сам позаботиться о современном эквиваленте фигового листка и не пугал народ, разгуливая по окрестностям в своем натуральном, природном виде. «Вот подонок», – помнится, подумал Глеб Сиверов, услышав этот эмоциональный рассказ. Нелестное определение, естественно, относилось не к воскресшему журналисту (который после своего второго рождения, увы, перестал таковым являться), а к тем, с позволения сказать, высшим силам, которые вернули его на грешную землю.
Вслух он этого, конечно, не произнес и, когда Нина Волошина по настоятельному приглашению Ирины приехала к ней на чай, ограничился подобающими случаю выражениями радости и восторга. Максим Соколовский в данный момент находился на обследовании в больнице, где его физическое состояние было признано вполне удовлетворительным. Психических отклонений у него обнаружить тоже не удалось – никаких, за исключением полной потери памяти. Он сохранил простейшие навыки и располагал весьма полной информацией об окружающем его мире, но ничего не помнил о себе самом. Все это совпадало с тем, что Федор Филиппович рассказывал о проекте «Зомби»; генерал знал об этом проекте не много, Глебу рассказал, надо полагать, еще меньше, но даже этим Сиверов не имел права делиться с кем бы то ни было. Состояние Максима Соколовского, на его взгляд, совсем не соответствовало образу человека, заново созданного буквально из ничего. Будь это так, по своему умственному развитию «воскресший» журналист сейчас не отличался бы от новорожденного ребенка. Но говорить об этом не помнящей себя от счастья Нине было, конечно же, бесполезно; даже Ирина заразилась ее эйфорией и пребывала в состоянии восторга и благоговения. В этом состоянии люди слепы и глухи к аргументам разума, да и у Грабовского на этот счет наверняка имелась в запасе какая-нибудь очередная теория – например, о частичном переносе витающей в астральных слоях личности, она же душа, в воссозданное тело. Почему частичном? Ну, мало ли… Есть многое на свете, друг Горацио… и далее по тексту.
Да и кому интересны эти детали? А если даже кому-то и интересны, то ни на какие вопросы Грабовский отвечать не станет. Человеку постороннему, следователю прокуратуры например, он скажет, что ни о каком оживлении не было и речи, что Волошину он видит впервые в жизни и никаких денег с нее не брал. Что? Взнос в Фонд и сеанс ясновидения? Ну, может, и было что-то такое, разве всех упомнишь? Взнос был добровольный, а во время сеанса не произошло ничего противозаконного. Ну да, сказал, что жених погиб, а тот взял и нашелся… Так это же превосходно! Пускай я ошибся, но что же, по-вашему, лучше было бы, если б он действительно погиб?