Последние отзывы

  27  

– Чего?

– Что они с ней что-нибудь сделают: убьют или искалечат. Или повредят сознание – они умеют. Чик – и ты уже овощ. Быстро, как лоботомия. Они давно на этом специализируются. Вы еще не знаете, что у нас за союзнички, – усмехнулся Тигарден. – Это жестокая война. Так что если с нами выделывают подобное союзники, представьте, что сделают риги, когда прорвутся за линию обороны.

Повисло молчание.

– Как думаете, он выйдет из этого кризиса?

– Я уже ничего не думаю, – раздраженно откликнулся Тигарден. – Потому что не знаю, как лечить от полостных болей человека, который живет с малолетней любовницей и каждый вечер объедается острой пищей вроде жареных в масле креветок с горчицей и хреном. Не знаю, на какие условия вы пошли работать, лично я устал. Поверьте, с этого момента у вас не будет никакой собственной жизни, вы станете жить жизнью Молинари. Он будет спрашивать ваше мнение по всем вопросам, от контрацепции до приготовления грибов, зачитывать вам черновики речей, отрабатывать на вас ораторское искусство. На самом деле он никакой не Генеральный Секретарь ООН, он диктатор, самый настоящий – и к тому же ненормальный. Это, вероятно, один из величайших политических стратегов мировой истории, благодаря своей полной непредсказуемости. Двадцать лет ушло у него на то, чтобы занять пост Секретаря. Он низверг всех своих противников и конкурентов во всех странах. А потом спутался со Звездной Лилией. Это называется внешней политикой. Здесь он как стратег дал маху. Знаете, как это называется? Невежество. Молинари провел жизнь, осваивая искусство ставить людей на колени, а с Фреником фокус не проходит. В общении с чужаками он может столько же, сколько мы с вами. А может, и того меньше.

– Я заметил, – вставил Эрик.

– Но Молинари продолжает бороться с ними. Он блефует. Он подписал мирный договор, который втянул нас в войну. И здесь начинается его резкое отличие от всех разжиревших и обнаглевших диктаторов прошлого – Молинари принял вину на себя. Не стал расстреливать министра иностранных дел, списывать свой промахи на кого-либо другого, казнить группу военных советников. Он понимает, что ответственность лежит на нем. И это постепенно, день за днем, убивает его, начиная с желудка. Молинари любит Землю, любит людей, всех до единого, не деля на чистых и нечистых, любит свору ненасытных родственников. Ему приходится казнить, арестовывать, но он делает это против желания. Молинари очень сложный человек, доктор. Настолько сложный, что...

– Смесь Линкольна и Муссолини, – вмешался Дорф.

– Молинари все время разный, все зависит от того, с кем он встречается. На каждого человека у него совершенно отдельное восприятие, и сам он меняется, как актер, примеряющий шляпы.

Эрик вздрогнул при этих словах, вспомнив комика Джонатана Винтерса. «Иногда от его поступков волосы встают дыбом, иногда перед ним хочется снять шляпу».

– Да и что говорить, – продолжал Тигарден. – Если бы мы с вами приняли ответственность за все, что сделали в жизни, то давно бы замучили себя насмерть или сошли с ума. В детстве мне приходилось травить крыс. Вы видели, как мучается крыса, когда она подыхает от яда? Если бы я взял на себя ответственность за те мучения – как бы я жил дальше, с этого момента – хотя бы секунду? Это была бы сплошная агония, доктор Арома. К счастью, человек лишен этого качества – ответственности, как и вся человеческая раса. Все, кроме Мола. Как его называют? – Тигарден хмыкнул. – Линкольн и Муссолини? Я скорее сравнил бы его с другим. Который жил две тысячи лет назад.

– Только не говорите об этом Марии Райнеке, – подал голос Отто Дорф. – Она скажет вам, что он просто подонок, оборзевший боров с ногами на столе, – капитан Олаф рассмеялся.

– Мария воспринимает его таким, как он есть.

Тигарден продолжал рассказывать, а Эрик думал. Разговоры эти вновь наводили на мысли о Кэт. Каким воспринимает она его? Таким, как он есть, – или каким он, по ее мнению, должен быть?

Вертолет уносил их в Шайенн.

Кэт пролежала в полудреме все утро, пока солнце прожигало разноцветные шторы спальни. Эти цвета, давно знакомые, всплывали поочередно в ее мозгу совсем иными, чем она помнила их со времени устройства супружеского ложа. Знакомая обстановка из предметов прошлого разных периодов: лампа из Новой Англии, кленовые шахматы, белый шкафчик ручной работы с резьбой... Она лежала, щурясь, не в силах открыть глаза, боясь встретиться взглядом с каждым предметом, который словно наносил удар своей новизной и неузнаваемостью; как будто ожил сонм старинных призраков.

  27