118 
— И как же ты меня видишь?
— А очень просто: бегает по облакам веселая озорница, рукой мне помашет, а то прыгнет с крутого облака и плывет в синеве. К самому стеклу подлетит и рожицы корчит, дразнится. Помнишь, как ты дразнилась, когда забиралась на кипарис выше меня? А когда неподалеку грозовое облако, то я вижу тебя такой, какой ты была в первый день: барахтающейся в волнах. Помнишь, как мне пришлось спасать тебя!
— Конечно, помню! Еще как ты видишь меня?
— Иногда я видел твое лицо сквозь туман, уже взрослое лицо. Только оно всегда было плохо различимо — я ведь ещё не знал, изменилась ли ты, став взрослой, или не очень? Вот теперь тебя буду видеть такую, какая ты сейчас.
— Как интересно, Амиран! Ты и в юности был романтик, а теперь вовсе в поэта превратился.
— Что ты! Какой поэт? Это же только в небе.
— И много нас там у тебя в облаках живет?
— У-у! Целый гарем. На земле я люблю одну мою Натэлу, а в небе со мной все, кого я любил, кто меня любил. И даже просто красивые девушки, которые когда-то прошлись мимо меня по улице и запомнились. Но тебя я чаще других вижу: уж очень идет той девчонке по облакам бегать! Ты себя, наверно, такой уже и не помнишь, а я почти в каждом полете тебя вижу.
Я глядела на Амирана во все глаза и удивлялась тому, что я существую еще где-то в другом мире, неведомом для себя самой.
— А та обида, которую я нанесла тебе в юности? Ты это тоже видишь?
— Ну что ты, Наташа! Какие в небе могут быть обиды?
— А если так, то не хочешь ли пойти к нам домой, познакомиться с моим мужем?
— Нет, Наташа, не хочу. Давай здесь сейчас и расстанемся. Я уже знаю, что в первом же полете увижу тебя. И догадываюсь, как: на каком-то одиноком облаке будет сидеть грустная взрослая Наташа, а потом увидит меня, улыбнется и помашет мне рукой, и поплывет дальше.
И мы расстались, и больше уже, наверное, не встретимся. Но вот что самое странное в этой истории. Домой я ехала уже совсем счастливой. И после, когда мне становится грустно, или когда одолевают разные мелочные заботы, или кто обидит, я вдруг вспоминаю эту встречу и думаю про себя: «Можете говорить мне гадости, можете обижать меня, но вы не знаете, что, может быть, именно сейчас я бегу по облакам, а кто-то следит за мной влюбленными глазами и ждет, что я помашу ему рукой». И тогда я мысленно машу рукой Амирану, и чувствую себя очень счастливой и недоступной для мелочных огорчений.
Вот какое счастье подарил мне тот забытый грузинский мальчик из моей юности.
— Я это очень хорошо понимаю, Наташа! — сказала Валентина. — Тебе такое счастье подарили, а я вот сама этому научилась. Рассказать?
— Конечно! — закричала Иришка. — Мы тоже хотим научиться всегда быть счастливыми!
— Ну, тебе-то грех жаловаться, из тебя счастье так и брызжет! — усмехнулась Эмма. — Ты для нас, неустроенных, рассказывай.
И Валентина начала свой рассказ о счастье.
История четвертая,
рассказанная номенклатурщицей Валентиной и представляющая собой хорошо проверенный рецепт счастья
Был и у меня период, когда я чувствовала себя настолько несчастной, что хоть вешайся. Это было вскоре после отъезда Кости за границу, после нашей с ним единственной ночи. Я твердо знала, что он больше никогда к нам не приедет, что ночь эта не повторится и что я сама того не хочу — но мне было очень тоскливо. И вот иду я как-то по Невскому проспекту, а там есть овощной магазин в полуподвальчике. Смотрю, оттуда по ступенькам поднимается женщина необыкновенной красоты, ну просто копия рафаэлевской Мадонны! Я даже шаг замедлила, любуясь ее лицом. Сначала-то я только лицо и видела. Но вот она поднялась на последнюю ступеньку, шагнула на тротуар, и тут я увидела, что она ростом едва ли мне по пояс, а сзади у нее горб. Я поскорей глаза опустила — и мимо? А самой так стыдно стало… Эх ты, Валюха, говоря себе, руки-ноги у тебя целы, лицом ты вполне ничего, а уж про здоровье и говорить нечего: так как же ты смеешь называть себя несчастной? Опомнись! Вот оно, настоящее-то несчастье, мимо тебя мелким шагом проковыляло…
Не могла я забыть эту горбунью с лицом Мадонны, наверно и не забуду. И как только является у меня желание похныкать на жизнь, почувствовать себя несчастной — я и вспоминаю ее.
Так вот я научилась не быть несчастной. А быть счастливой меня одна старушка научила. Вскоре после того случая я опять захандрила слегка, но, уже умея с этим бороться, пошла в Летний сад утрясать свою взбаламученную душу. А чтобы не сидеть без дела, взяла с собой незаконченное вышивание, парадную скатерть. Платье надела самое простенькое, а волосы заплела в косу и не стала делать никакой прически: не на бал ведь, а на душевную стирку собралась идти.
118 
