11 
— Ты что? — ужас промелькнул в глазах Алины.
— Да.
— Это что, те из ка-гэ-бэ бывшего, о которых вы мне рассказывали? — переспросила Олежкина мать, и сразу поникла, тихо выдохнув:
— О, Боже, и здесь нашли.
— Нашли, — Банда старался всеми силами показать женщинам, что он спокоен, что и им бояться сейчас нечего. Но на душе было тяжело, и сердце сжимало знакомым холодком предчувствие опасности. Он-то знал, на что были способны эти ребята, знал, что, выполняя задание, они могли пойти на все. — Нашли, но тут же потеряли. Меня так просто не возьмешь.
— Они стреляли в тебя? — Алина, видно, никак не могла забыть пистолет в руке одного из «федералов» там, в бухте, и сейчас, представляя, как целятся из темноты в ее Сашку, замирала от страха и сознания своего бессилия. — Они стреляли в тебя, скажи?
— Нет. Шум им был ни к чему. Они решили сделать все тихо. Порезать меня — и все дела. Тогда с легкостью можно было бы списать труп на местных пацанов.
— Ты убежал? Где они? Может, вызвать милицию? — метнулась к телефону Галина Пилиповна, но Банда остановил ее:
— Нет, не надо. Я их, кажется, слегка покалечил. У одного сломана рука, двое других придут в себя не скоро.
— Их было трое?
— Вот этот-то вопрос меня больше всего и беспокоит. Боюсь, где-то рядом должны быть еще их люди. С другой стороны, в таком маленьком городке большая компания сразу оказалась бы на виду, поэтому не думаю, что тут их несколько десятков. Да и не такая я птица, чтобы против меня целый взвод бросать.
— Может, все-таки вызвать милицию? — Галина Пилиповна знала только одно средство зашиты от угрожавшей опасности — позвонить по номеру «02».
Если бы все в жизни было так просто! Но власть и сила НКВД не ослабли после пятьдесят третьего года, не ослабли и после девяносто первого. Ей и в голову не приходило, что снос памятника Дзержинскому на одноименной площади вовсе не означал, что его же портреты исчезли со стен кабинетов огромного количества зданий, принадлежащих столь памятному всем ведомству, зданий, мрачно царивших в любом городе тоталитарной державы, и уж ни в коем случае не свидетельствовал о том, что как-то изменились методы работы органов — от ЧК до КГБ.
Банда же успел за каких-то пару недель, в ускоренном, так сказать, режиме, испытать все это на собственной шкуре.
— Нет, это ничего не даст, Галина Пилиповна. Может получиться еще хуже. Если я окажусь в КПЗ на период расследования, Алину защитить уже никто не сможет, да и со мной там, в камере, справиться будет куда легче.
— Но ведь ты не виноват…
— Это следователю слишком долго объяснять придется… Ладно, давайте-ка лучше ложитесь спать — Что?! — изумлению женщин не было предела. — Спать? Когда где-то совсем рядом…
— Галина Пилиповна, дайте мне, пожалуйста, фонарь или керосиновую лампу. Мы с Олежкой кое-что в вашем сарае припрятали, достать надо…
— В клуне?
— Да, в клуне. И выслушайте меня внимательно, пожалуйста, и не просто выслушайте, а сделайте так, как я скажу. Я возьму одну штучку из сарая и посижу тихонько во дворе, покараулю. А вы ложитесь, выключайте свет и засыпайте. Вам обязательно надо выспаться, потому что днем я спать буду, а вы меня сторожить. Спокойной ночи! И, главное, ничего не бойтесь, — накинув на плечи свой старый афганский бушлат и взяв в руки фонарь, Банда скрылся за дверью…
* * *
— Вызывали, Виталий Викторович? — Котляров, уже третий день изнывавший в своем кабинете без дела, робко постучал в дверь и вошел, с надеждой уставившись на Мазурина. Все это время он не находил себе места, чувствуя, как шатается, разваливаясь под тяжестью его последних промахов, с таким старанием построенная карьера. Он даже не созывал в эти дни оперативные летучки в своем отделе, забросив контроль над всеми делами и вспоминая лишь одну толстую папку, которую он отдал в канцелярию, с надписью «Большаков В.А.» на обложке.
— Да. Садитесь, Степан Петрович.
«По имени-отчеству, на «вы»… Не к добру. Видно, какой-то прокол у Мазурина», — сделал про себя вывод Котляров, усаживаясь на привычное место по другую сторону стола своего шефа.
— Ситуация складывается хреновая, — без предисловий и очень серьезно начал генерал. — На этот раз обосрались и мои люди. Этот Банда действительно крепкий орешек. Троих раскидал — одному руку сломал, двое едва оклемались… Мне это надоело в конце концов!
11 
