Особенно,... 
65 
А когда объявился Самойленко, задержавшийся почти на два часа в своей типографии, и Банда пошел переворачивать уже третью кассету, Нелли Кимовна выдохнула:
— Я все скажу. Все. Делайте со мной, что хотите. Только выключи. Банда, я тебя умоляю…
Рябкина сидела в углу дивана совершенно разбитая. В голове гудело, ныла спина, болели затекшие руки и ноги, и у нее теперь не было никаких сил к сопротивлению, к продолжению этой бесполезной игры.
Она сдалась.
Ребятам было даже неловко на нее смотреть — еще несколько часов назад это была симпатичная и молодая женщина, а сейчас… Казалось, каждая морщинка за это время стала глубже, резкими складками исказив ее лицо. Волосы были взлохмачены, будто и не укладывались с утра с помощью «Тафт-стайлинга». Запекшиеся губы, покрасневшие белки глаз, вся ее безвольная поза являли собой тягостную картину.
Коля Самойленко сварил специально для нее кофе, а Банда даже поднес ей пятьдесят граммов коньячку, который она залпом выпила, даже не почувствовав вкуса.
Наконец она немного ожила, и ребята, рассевшись вокруг нее, приготовились получить сведения, за которыми они так долго охотились. Коля Самойленко вытащил из сумки слабенький редакционный диктофон, и у него буквально отвисла челюсть, когда он увидел, на что собирался записывать рассказ Рябкиной Бобровский.
— Сережа, покажи-ка, — потянулся он к невиданному диктофону, искренне восхищенный даже внешней его красотой. — И как он пишет?
— Как положено — на расстоянии до ста метров вот этим микрофончиком он может уловить даже шепот.
— Елки-палки! А мой надо под самый нос совать, чтобы что-то потом разобрать…
— Ну, так твой сколько, баксов пятьдесят-шестьдесят стоит?
— Наверное. Мне его в редакции выдали.
— А этот, — Бобровский ласково погладил миниатюрную черную коробочку размером с пачку сигарет, — долларов шестьсот, не меньше.
— Ох, мне бы такой!
— Тебе? Да ты интервью и на своем возьмешь. Эта штука для дел куда более серьезных…
— Да нет, ты не понимаешь, — загорячился Самойленко. — Это же можно было такие записи делать, такие сенсации ловить!..
— Мужики, хорош про диктофоны, — прервал их Банда. — У нас есть более важный разговор.
Он сидел очень серьезный и настороженный.
Да, Рябкина согласилась дать показания, но что-то подсказывало Банде — этим дело не кончится.
Слишком четкая организация, слишком много людей было вовлечено в этот бизнес и слишком серьезным и опасным делом они занимались, чтобы можно было рассчитывать на быстрый и полный успех…
III
— Честно говоря, я не знаю, с чего начать. Может, будет лучше, если вы станете задавать мне вопросы? — Рябкина уже немного отошла от «музыкальной пытки» и теперь была собрана и деловита, и лишь бледность выдавала, как нелегко дается ей это состояние. — Я буду подробно отвечать.
— Нелли Кимовна, мы, конечно, будем вас спрашивать, если нам это понадобится, просить рассказать о чем-то более подробно. Но, боюсь, интервью у нас не получится — лучше уж вы рассказывайте все сами, по порядку, и тогда это будет учтено как чистосердечное признание, — инициативу взял теперь в свои руки Бобровский. — Начнем с главного — куда пропадают дети?
— Все до единого живы, — спокойно и равнодушно начала главврач. — И все — за границей. В Германии, Австрии, Швейцарии. Кажется, еще в Голландии и Италии, но более точно, боюсь, я вам не отвечу.
— То есть…
— Дети продавались состоятельным парам из европейских стран. Тем, кто хотел, но не мог иметь ребенка. У нашей больницы была одна функция — мы детей поставляли. Продажей занималась другая организация — фирма «Генерация», зарегистрированная в Чехии. Родители… вернее, те, кто хотел стать родителями, сами приезжали за детьми.
— Сколько лет, с какого времени это продолжалось?
— Первый ребенок был продан в мае 1992 года.
— Сколько детей продали вы за это время?
— Около сорока. Если хотите, я могу сказать абсолютно точно, дома у меня есть записи. Могу назвать фамилии и адреса родителей… Настоящих, я имею в виду, родителей.
— Ребенок Оли Сергиенко тоже жив? — не выдержав, Банда встрял в разговор, взволнованно глядя на Рябкину. — Он уже продан? Он уже увезен?
Где он сейчас?
— Да, он жив, конечно. Его передали ночью тем, кто заплатил за его усыновление. Не знаю, где они сейчас. Но думаю, что не очень далеко. Все же ребенок слишком мал, и сразу вывезти его за границу не удастся. Его купили немцы, семейная пара. Они приехали на «Мерседесе», цвет, к сожалению, ночью я не разглядела, но номера записала, сейчас…
65 
