29 
– Иди... иди же ко мне, желанная моя...
Он входил в нее так медленно, что от наслаждения она протяжно застонала. А потом, словно не в силах больше выдержать сладкую муку, прижалась к нему и, приподняв бедра, наконец ощутила его полностью в себе. Из груди снова готов был вырваться восторженный вскрик, но, склонившись к ее губам, он нежно погасил его поцелуем. И она растаяла. Невольно подчиняясь ритму его плавных, уверенных движений, она то бессильно погружалась в тихие водовороты блаженства, то пускалась в безудержную огненную пляску.
Потом был взрыв, переполняющий, вселенский, безграничный, и за ним открылось пустое голубоватое пространство, вспыхнувшее мириадами новых сияющих звезд.
– Я люблю тебя. Ты мой... Мой... Единственный... Навсегда... Люблю тебя... Я всегда буду любить только тебя... Слышишь? Я люблю тебя...
О, если бы она понимала, что говорила ему в этот момент, утопая в тихом голубоватом свечении блаженства! Но она не понимала ни откуда появились эти слова, ни что они значат.
Наконец ее сознание постепенно вернулось в реальность. Она почувствовала, как, бессильно уронив голову ей на плечо, он тяжело дышал. Ей показалось, что он без сознания. Она осторожно провела рукой по его мокрым от пота волосам.
– Риши... – тихонько позвала она и наконец осмелилась открыть глаза.
– Да, милая...
– Это было великолепно.
– Правда?
– Правда. Я никогда еще ничего подобного не испытывала...
Он медленно соскользнул с нее, лег рядом, обвил ее одной рукой и прижался губами к виску.
– Я тоже, – прошептал он. – Ты – само совершенство, Кристина. Ты – чудо...
Она приложила ладонь к его щеке, погладила пальчиками усики. Они были и мягкими и жесткими одновременно.
– Ты весь мокрый... – снова заговорила она и услышала, как он тихонько усмехнулся.
– Ты тоже. Похоже, где бы мы с тобой ни оказались, мы неизбежно промокаем.
– Это судьба, – пошутила она.
– Злая и неотвратимая, – подтвердил он.
Она захихикала и попыталась освободиться от его объятий, но тут же почувствовала, как он импульсивно еще крепче прижал ее к себе. Как будто испугался, что она ускользнет.
Несколько секунд они пролежали молча, прижавшись друг к другу и не шевелясь. Только сейчас Кристина заметила, что они лежат на груде из одеял, простыней и подушек.
– Твоя постель теперь похожа на поле битвы, – сказала она, пытаясь вытащить из груды простыню, чтобы накинуть на их мокрые, все еще разгоряченные тела.
Он принялся помогать ей. Взявшись на уголок простыни, они вместе пытались вытащить ее из постельной груды.
– А она упрямая, – после долгих усилий заметила она.
– И правда, – согласился он. – Вот уж никогда бы ни подумал, что простыня может оказаться такой упрямой.
– И почему она вдруг такой стала? – спросила она, глянув на него.
Он как будто на миг задумался.
– Думаю, потому что мы лежим на ней, – глубокомысленно заключил он.
– Ты прав. – Она с глубоким пониманием кивнула и возобновила усилия.
– Есть выход, – наконец сказал он.
– Интересно, какой? – Она с любопытством посмотрела на него.
– Очень простой, – заявил он. – Мы можем сами забраться под простыню.
Она расхохоталась.
– Правду говорят, что после того, как долго занимаешься любовью, заметно глупеешь, – проговорила она сквозь смех.
Риши усмехнулся.
– Ты хочешь сказать, что к утру мы превратимся в полных дурачков?
А потом властно развернул ее к себе и обхватил руками. Она не успела сообразить, что происходит, как он со скоростью ястреба набросился на ее алые, припухшие от поцелуев губы, похожие на цветок дикого мака.
И опять она металась, извивалась и стонала под его сильным, горячим, упругим телом. И опять он дарил ей то, чего еще ни один мужчина не дарил – бесконечные открытия новых вселенных блаженства, уничтожающего прошлое и будущее. И опять в горячечном исступлении она бормотала слова, которые срывались с ее губ, как пение птицы – легкое, бессмысленное, но полное жизни и страсти сплетение звуков.
– Ты мой... Слышишь? Я люблю тебя... Единственный... Любимый... Я всегда буду любить только тебя... Тебя одного... Ты мой... Понимаешь? Мой...
У него от этих слов сжималось сердце, вихрь проносился сквозь душу и плоть, еще сильнее разжигая огонь желания. Ему хотелось плакать и смеяться одновременно, и еще дарить ей наслаждения до бесконечности. Счастье переполняло его сердце, лишая его дара речи, превращая в бессловесного глупца.
29 
