102 
— Знаю, — вздохнула Горобец. — Но меня всю жизнь учили, что свои ошибки надо признавать. — Глеб открыл рот, но Евгения Игоревна не дала ему заговорить. — Молчи, я знаю, что ты скажешь. В последние недели я узнала одну вещь, которой меня не учили, а именно: открыто признавая свои ошибки, теряешь право быть начальником. Теряешь авторитет. Звучит глупо, но так оно и есть. И это, наверное, правильно. Я плохой начальник, просто отвратительный. Ведь я всех нас чуть было не погубила! И погубила бы непременно, если бы не ты. Ах, какой я была дурой! Я сама, собственными руками, отрезала единственный путь к спасению. Ты знаешь, — призналась она с кривой улыбкой, — ведь Корнеев настаивал, чтобы я взяла с собой спутниковый телефон. — Сиверов замер, держа в одной руке нож, а в другой — окровавленную заячью тушку. — Да-да, — продолжала Горобец, — не смотри на меня так. Он даже привез его на аэродром и тихонько спрятал в нашем багаже. А я, идиотка, нашла и отложила в сторону, потому что считала, что нам хватит рации и что незачем таскать на себе лишнюю тяжесть…
— Всего на свете не предусмотришь, — осторожно сказал Глеб, лихорадочно пытаясь сообразить, чем вызвано это откровение. «Так вот оно что! — думал он. — Значит, аппарат спутниковой связи, который я видел в ангаре, там же, в ангаре, и остался. А я, как последний идиот, всю дорогу гадаю, по какой такой причине наша Евгения Игоревна не хочет звать на помощь. Додумался черт знает до чего, а все, оказывается, просто, как железный лом! Телефона у нее нет и не было, я сам в этом убедился сегодня ночью… Однако почему она об этом заговорила? Она что, мысли мои читает?»
Горобец молчала. Глеб вернулся к разделыванию тушки. Евгения Игоревна сидела на камне, широко, по-мужски, расставив ноги в линялых армейских брюках с накладными карманами и грубых, поцарапанных солдатских ботинках на высокой рубчатой подошве, и курила скупыми, экономными затяжками, держа сигарету по-солдатски, огоньком в ладонь. Выгоревшая на солнце бейсбольная шапочка с надетыми поверх козырька солнцезащитными очками и тяжелая поцарапанная кобура, оттягивавшая ремень, придавали ей чрезвычайно воинственный вид, очень не вязавшийся с грустным, потерянным выражением заметно осунувшегося лица. Над зазубренной линией леса на том берегу ручья поднялось солнце, туман начал таять буквально на глазах. Лежавший возле потухшего костра Тянитолкай не шевелился, но даже отсюда было слышно, как он похрапывает. В кронах деревьев начали пробовать голоса птицы; в ручье, на самой быстрине, громко плеснула какая-то рыба.
Глеб закончил потрошить зайца, сполоснул в ручье руки и встал, с удовольствием распрямив затекшую спину. Втолкнув в ножны узкий сточенный клинок, он подобрал свою охотничью добычу и не спеша двинулся к костру — нужно было зажарить мясо.
— Я сейчас, — сказала ему в спину Горобец, — только докурю.
Глеб кивнул, не оборачиваясь. В следующее мгновение где-то стукнул потревоженный камень, и сразу же, безо всякого перехода, утреннюю тишину разорвали выстрелы.
Глебу доводилось стрелять из парабеллума, и он сразу узнал звук — отрывистый, глуховатый и раскатистый. Горобец выстрелила четыре раза подряд, прежде чем Глеб бросил злосчастных зайцев, выхватил пистолет и присоединился к ней, тщетно пытаясь отыскать глазами мишень.
Потом на противоположном берегу ручья что-то шевельнулось, и Евгения Игоревна немедленно дважды спустила курок. Стреляла она отвратительно: Глеб видел, как пули одна за другой ударились в камни очень далеко от цели. Одна пуля влепилась в булыжник справа, другая — слева, и ни одна из них не легла ближе чем на метр от мишени.
Грязно-бурая, неопределенных очертаний кучка не то какого-то меха, не то тряпок на том берегу опять шевельнулась; Горобец спустила курок, и каменные брызги разлетелись во все стороны в каких-нибудь десяти сантиметрах от цели.
— Не стреляйте! — донеслось оттуда. — Ради бога, не стреляйте! Евгения Игоревна!!!
Горобец выстрелила, и человек, который, опираясь на левую руку, махал у себя над головой какой-то грязной тряпкой, поспешно распластался на камнях. Глеб заметил, что последний выстрел был на диво удачным, почти в яблочко — пуля вырвала тряпку из руки человека на том берегу, отшвырнула ее в сторону, и теперь стало видно, что это не тряпка, а шапка, что-то вроде армейского кепи. «Пристреливается помаленьку, — подумал Глеб. — Еще немного, и будет свеженький покойник. А ведь он, кажется, назвал ее по имени… Неужели это кто-то из первой экспедиции? Вот удача!»
102 
