94 
— Вот что, Валера, — сказал он. — Дело нам с тобой предстоит тонкое и деликатное, поэтому сразу дам тебе совет: потом, когда я отсюда уеду, постарайся сам, без надежного прикрытия сверху, никогда больше так не делать. По крайней, мере, до тех пор, пока сам не станешь генералом. Да и тогда… Впрочем, когда станешь генералом, сам поймешь, что тебе можно, а чего нельзя. Завьялов бросил на него быстрый взгляд, полный живейшего любопытства.
— А можно спросить, товарищ генерал, что он натворил, этот ваш подозреваемый?
Потапчук вздохнул и сунул в рот еще один леденец. Старший лейтенант терпеливо ждал, между делом выжимая из «Волги» все, что можно. Воздух глухо ревел, обтекая угловатый корпус «тридцать первой», ветровое стекло быстро покрывалось разбившейся вдребезги мошкарой.
— Если верить индусам, — сказал Федор Филиппович, — каждая вот такая мошка в прошлой жизни была человеком. Вот так посмотришь-посмотришь по сторонам да и задумаешься: а правильно ли я живу? Не дай бог переселиться в какую-нибудь пакость…
Завьялов понял эти лирическое отступление по-своему. Он нажал на гашетку стеклоомывателя и включил «дворники». Две пенные струйки, заметно искривленные напором встречного воздуха, ударили в стекло, щетки «дворников» со скрипом заходили взад-вперед, и на несколько секунд лобовик помутнел, сделавшись непрозрачным. Завьялов немного снизил скорость, потом стекло очистилось, и он снова утопил педаль почти до отказа. Лицо у него опять стало казенное, лишенное всякого выражения: он решил, что генерал уклоняется от ответа.
— Сдается мне, — сказал Федор Филиппович, — что мой подозреваемый натворил много такого, чего ему лучше было бы не делать. Но вот что именно он натворил и натворил ли вообще — этого я, Валера, наверняка не знаю. Затем и приехал, чтобы узнать. Фактов у меня, считай, никаких, одни подозрения, а на подозрениях, сам понимаешь, далеко не уедешь. Есть у меня надежда, что он мне сам все о себе расскажет, если я сумею правильно спросить. А в этом деле, дружок, главное — полная внезапность. Так что ты уж не обижайся, что я тебя заставил за руль сесть.
— Ясно, — с огромным удовлетворением произнес Завьялов. — Будем брать клиента на понт.
— Это тебя в училище научили так выражаться? — поинтересовался генерал. — Суть ты ухватил верно, только вот изложил как-то… Знаешь, я в последнее время ко всем пристаю с одним и тем же вопросом: вот почему, скажи на милость, не уголовники у нас перенимают манеру выражаться, а мы у них?
— Виноват, товарищ генерал.
— Не понял, — сказал Потапчук. — «Виноват» — это что, ответ на мой вопрос? Так вот, значит, кто, не щадя сил, внедряет феню в повседневный лексикон российских граждан! А я-то голову ломаю… А виновник — вот он, старший лейтенант Валера Завьялов…
«И чего я к нему привязался? — подумал он тут же. — Что это еще за лекция по культуре разговорной речи? Ведь он даже послать меня подальше не может, субординация ему не позволяет. Вот уж, действительно, „как хорошо быть генералом!“… Старею, ей-богу, старею…»
Впрочем, Завьялов, кажется, не обиделся — привык, видимо, прощать начальству мелкие слабости, из коих самой распространенной всегда была неудержимая страсть к многословным поучениям. Да и молод он был, молоко на губах не обсохло. Не забыл еще, как папа с мамой воспитывали, а учителя помогали. «Любопытно, — подумал Потапчук, — что получится, если подсчитать, сколько времени мы на протяжении жизни тратим на произнесение и выслушивание разнообразной ерунды? Ведь это же, наверное, выйдет что-то невообразимое — сутки, недели, а может, даже и годы, выброшенные псу под хвост только потому, что мы не умеем вовремя прикусить язык и мелем чепуху, упиваясь звуками собственного голоса».
— А можно еще спросить, товарищ генерал? Почему вы приехали сами, не поручили это дело нам или кому-нибудь из своих подчиненных?
— Молодец, — похвалил Потапчук, — зришь в корень. Половину ответа я тебе уже дал, когда говорил об отсутствии конкретных, доказуемых фактов. А вторая половина… Помнишь, как у Высоцкого: если друг оказался вдруг…
Старший лейтенант кивнул, но как-то неуверенно, и Федор Филиппович понял: ни черта он не помнит, потому что, когда умер Высоцкий, он, пацаненок сопливый, пешком под стол ходил. А может, его в ту пору еще и вовсе на свете не было. Да, бежит времечко!..
Однако суть Завьялов опять-таки ухватил верно и неудобных вопросов больше не задавал. Генерал подозревал, что мальчишка, ведя машину, не перестает фантазировать и строить версии, одна другой нелепее, но тут уж ничего нельзя было поделать, разве что выложить ему все как на духу. Делать этого Федор Филиппович не собирался: он приехал сюда не затем, чтобы исповедоваться.
94 
