62 
Он любил Банду. Это даже не было нормальным чувством благодарности за спасенную когда-то в Афгане жизнь. Это было нечто большее, возможно, то, что иногда высокопарно называется настоящей мужской дружбой; Это было чувство любви, нежности и доверия. Между ними существовала осязаемая душевная, психологическая связь, разорвать иди уничтожить которую было невозможно.
Это был как раз тот тип связи, взаимопонимания двух людей, который можно сравнить разве что с единством матери и сына или двух братьев, выросших и воспитанных бок о бок, в одной детской комнате.
Все эти годы скучал Востряков по старшему лейтенанту Бондаровичу. Ему не хватало уверенности своего бывшего командира и его бескомпромиссности, спокойной доброй силы и яростной страсти;
Множество раз ловил он себя на мысли, что в той или иной ситуации только рассудительность и надежность Банды, если бы только он был рядом, мог ли бы принести Вострякову душевный покой и равновесие.
Вот уже несколько лет Банда был для него близким и далеким одновременно. Чем-то вроде портрета отца на стене в зале с черной ленточкой через угол рамки. Олежка знал, что отец всегда бы подсказал ему наилучший выход из любого переплета, и всячески хотел этой поддержки, но одновременно он понимал, что никогда не увидит и не услышит его, потому что мертвые не возвращаются. Со временем Банда стал для него таким же далеким и недоступным, как и отец.
Сначала он ждал Банду. Он надеялся, что тот после московского госпиталя найдет его дома. Он лелеял мечту увидеть воочию приехавшего к нему старшего лейтенанта Бондаровича, принять его как самого дорогого гостя. Но время шло, а Банда не приезжал, вообще не подавал признаков жизни, не присылая даже коротенькой весточки. И постепенно он стал превращаться в легенду, во что-то воображаемое и неосязаемое, светлое и лучшее. Как покойный отец.
А потом вдруг Банда приехал. Будто с неба свалился. Будто воскрес из мертвых.
И вот он снова собрался уезжать, уезжать прямо сегодня, и Олега не оставляло странное предчувствие, как он ни переубеждал себя, что на этот раз Сашка уж точно исчезнет из его жизни навсегда.
Он молча смотрел теперь на Банду, мучительно пытавшегося подыскать хоть какие-нибудь слова оправдания, и во взгляде его было столько печали и разочарования, что Сашка не выдержал, отвел глаза.
— Олег, пойми… Ты нашел себя. Ты твердо стоишь в этой жизни на ногах. Ты знаешь, чего хочешь, и знаешь, чего в конце концов добьешься. У тебя есть «сегодня» и обязательно будет «завтра», и даже сегодня ты можешь планировать и прогнозировать свое завтра…
Востряков пытался что-то возразить, но Банда жестом остановил друга и тут же снова заговорил — с жаром, искренне, высказывая, выплескивая на Олега все, что накипело у него на душе за все эти бестолковые годы его такой непутевой и такой короткой пока еще жизни.
— А у меня, Олежка, всего этого нет. Я, как дерьмо в проруби, болтаюсь между небом и землей, никому не нужный и ничего не значащий. Мне это надоело! Я хочу определиться, хочу какой-то стабильности, какого-то тайного, недоступного мне пока смысла в этой треклятой жизни…
— А ты оставайся со мной. Станешь моим компаньоном. Я введу тебя в курс всех моих дел. Тебе понравится! Будешь работать, нормально зарабатывать, а потом мы найдем тебе отличную девчонку из местных…
-..я женюсь, нарожаем мы с ней кучу детей, построим дом. Да? Ты это хотел предложить?
— А что в этом плохого?
— Плохого, Олежка, ничего. Я, может, именно об этом и мечтаю всю жизнь. С тех пор, как из детдома вышел, как окончательно понял, что в этом мире я один-одинешенек.
— Так в чем же дело? — Олегу вдруг на миг показалось, что он сумеет уговорить друга. Что Банда вопреки своему упрямству и категоричности на этот раз сдастся, уступит под напором здравого смысла — Оставайся! Мы сегодня же, прямо сейчас, поедем на фирму. Я начну тебе все объяснять, показывать. А завтра махнем за товаром в Одессу…
— Олег, я в этой жизни кто?
От неожиданного вопроса друга Востряков опешил. Несколько томительных секунд с недоумением всматривался он в лицо Банды: пытаясь понять, к чему тот клонит, но так и не врубившись, неуверенно произнес:
— Как — кто? Человек.
— Ты тоже человек. И Ахмет был человеком. И «духи», которых мы пачками валили в Афгане, тоже были человеками… А вот лично я — кто?
62 
