Последние отзывы

  2  

Под защитой деревьев продирался он сквозь снежные заносы, проваливался в белую перину земли по колено. Замирал, сбивал комья снега с одежды, не дай бог, холод до костей проберет, тогда все, прости-прощай, дружок студиозус.

Ночь была темной, беззвездной, а он все равно отлично различал стволы далеких приграничных деревьев, эти черные колонны, топчущие белое тесто зимы. Нетронутый снег в лесу, казалось, умел светиться. Да и тучи к тому же разошлись, проснулась круглолицая луна.

Он бы никогда не увидел границу. Была она всего лишь незримой линией, заметенной снегом. Но и незримая она притягивала его с такой силой, что он твердо верил: почувствует ее, едва перешагнет чрез ту великую линию. Она сотворит из него совсем иного человека. Она избавит его не только от опостылевшего уже Геттингема, она ошкурит старую душу Фаддея Булгарина, вдохнет в него новую жизнь.

За спиной он, двадцатиоднолетний юноша, оставлял немецкое наскучившее студенчество, жалкое существование нищего студиозуса и безнадежность. Такая жизнь не для него. В чужой стране, в атмосфере безнадежности и политической стагнации можно было к тому же с легкостью сдохнуть от голода. Ведь кропанье стишков и занятия с розовощекими бутузами почтенных бюргеров казались в последнее время просто отвратительными, да и денег почти не приносили. Уж лучше тогда считать песчинки в море или звезды на небе…

Да и армия Наполеона совсем в затылок дышит. Как там говорят истинные мудрецы? Не жди соломинки и помоги себе сам.

Он замер. Что-то или кто-то и впрямь дышал ему в затылок. Эвон ветка хрустнула. Ощущение непомерной угрозы было столь жутким, что у Фаддея перехватило дыхание. Он метнулся за огромный бук, сердце молотилось где-то в горле как бешеное, на лбу выступил пот.

Кто же там?

Ведь он же еще в Геттингеме узнал, что путешествовать без подорожной ни в коем разе нельзя, наказание может оказаться весьма суровым. А уж то, что границу непременно будут охранять, ни для кого не было тайной. Что если за ним идет пограничный дозор? Следы в снегу, коих он понаоставлял без меры, даже дурака последнего и то на него выведут. Интересно, а он-то на что надеялся? За свободу бороться надобно.

Фаддей напряженно вслушивался в ночную тишину. Хотя нет, вроде ничего не слышно. Может, то ветка под снегом просто обломилась. Или олень какой на нее наступил. Бывают же в лесах олени. Да и другого зверья тоже… полно. Не обязательно же дозор солдатский.

Но надобно, надобно еще немного выждать. Не в Геттингем же возвращаться, там и в солдаты наполеоновские загребут – им вся недолга! Бежать, бежать со всех ног из этой дурацкой Пруссии надобно!

Ну, уж нет, миновало то время, когда Фаддей искренне восхищался Наполеоном Буонопарте. Теперь тот императором французов заделался, душителем свобод. А за чужого императора подставлять под пули задницу геттингемский студиозус не намеревался ни при каких обстоятельствах. Нисколечки. Он собирался жить, кстати, долго и счастливо, а вот скорая смерть в планы его не входила совершенно. Еще чего, податься в наполеоновские солдаты! Да солдаты мрут быстрее, нежели белки в лесу, а уж наполеоновские солдаты тем более.

Усталость всей своей непомерной тяжестью навалилась на него. Весь день, с самого рассвета, он без остановки пробирался сквозь снежные заносы. Холод цеплялся за одежонку с наступлением ночи особенно беспощадно. Пальцы Булгарина болели, словно тысячи тоненьких иголочек впились в каждый из них. Несмотря на теплые рукавицы на меху. Фаддей выглянул из-за дерева, сжал зубы, сжал кулаки, потом похлопал себя по бокам, пытаясь согреться.

Всякое начинание дается с большим трудом, все новое всегда рождается в муках. Просто нельзя поддаваться холоду и все тут. Всего-то и требуется от него взамен на свободу.

Фаддей взволнованно принялся искать кошель с деньгами в кармане тулупчика. На месте, слава богу. Славно, что смог выиграть хоть что-то в геттингемском кабачке. Объегорил парочку доверчивых бюргеров-колбасников, слава богу. На дорогу ему хватит. А там и дом родной.

Эх, знать бы, что уже пересек ее, границу эту. Что у своих уже находится. Но идти дальше никаких сил больше не было. Его усталое, изголодавшееся тело истосковалось по сну. Глубокие сугробы уворовали последние остатки сил. Надо, надо выспаться, а поутру – вновь в путь. Здесь ночью никто его и так не сыщет.

Фаддей скинул заплечный мешок, вытащил теплую попону и разложил на земле. Присел, кряхтя, съел краюху хлеба с головкой лука. Уже много дней он не ел ничего иного, хлеб и лук уже поперек горла у него стояли. Глотал и чуть не плакал.

  2