Сначала, вроде бы ничего, но потом стало скучно, ггероиня оказалась какой-то противной... 
74 
В морозилке обнаружился желтоватый кусочек сала, а в хлебнице – лежалая горбушка, уже слегка тронутая беловатым налетом плесени. Лопатин сунулся в кладовку, запустил руку в стоявшее на полке пластмассовое ведро и, пошарив среди шелухи и прочего мусора, выудил оттуда проросшую луковицу. Очистив, он разрезал луковицу пополам и присоединил к образовавшемуся на столе натюрморту.
Создав, таким образом, видимость наличия закуски, Лопатин сел за стол с твердым намерением надраться до розовых слонов. Он подумал, что было бы очень недурственно уйти в длительный запой и выйти из него, когда все уже кончится – так или иначе. Проснуться в канаве с разбитой мордой и гудящей от термоядерного похмелья головой, ничего не помня и не зная, на каком ты свете, и начать жизнь с нуля, и даже не с нуля – с глубокого минуса…
Между делом ему подумалось, что можно было бы, наверное, попытаться хоть что-нибудь сделать – нажать на какие-то рычаги, обратиться за помощью. Вообще контрмеры какие-нибудь предпринять, обходные маневры, но он точно знал, что делать ничего не станет. Им внезапно овладела полная апатия и желание плыть по течению, совершая лишь вялые рефлекторные движения.
«Так не пойдет, – сказал он себе, свинчивая с бутылки колпачок. – Утону. Утопят. Они ведь тоже меня боятся, недаром все это затеяли. Да ладно, чего там. Они свою обойму, похоже, уже расстреляли. Теперь мой ход. Вот оклемаюсь немного и начну. Дела-то осталось на одну понюшку. Еще пара бумажек, и господина Агапова можно с чистой совестью грузить в „воронок“. Выходные они у меня украли, вот что. Законные мои выходные пустили рыжей козе под хвост, сволочи. Ну ничего. Отдохну сегодня, пока моя мадам под замком, а завтра – шашки наголо и марш-марш. Я им покажу кузькину мать!»
Эти размышления, вначале довольно натужные, под конец приободрили-таки Константина Андреевича.
Взгляд его просветлел, плечи развернулись, и рука, которой он наполнил первую рюмку, не дрожала. Пережив контузию, он снова был готов действовать… Только не сейчас, а, скажем, завтра. В чем-то он был даже благодарен шантажистам. Не достигнув своей основной цели, они заставили его по-другому взглянуть на жизнь, а главное – разрубили гордиев узел окончательно запутавшихся отношений с мадам Лопатиной. Хватит, сказал он себе, твердой рукой поднося рюмку ко рту. Хватит. Квартира записана на мое имя, значит, хозяин здесь я. Кто не согласен, может выметаться к чертовой матери или отсуживать себе часть жилплощади. На здоровье. Найду какого-нибудь алкаша и продам свою комнату ему – пусть-ка поживут вместе… А эту мразь, Агапова этого, я все равно ущучу. Однозначно.
Он резко выдохнул и уже собрался выплеснуть содержимое рюмки в широко открытый рот, но тут в прихожей пронзительно заверещал телефон.
– Ага, – воинственным тоном сказал Константин Андреевич, – очень вовремя. Очень.
Он аккуратно, чтобы не расплескать, поставил полную рюмку обратно на стол и твердым шагом направился к телефону. В ушах его трубили трубы и били большие барабаны войны. Сейчас, сидя дома с глазу на глаз с бутылкой водки, он ощущал себя героем. Орлом, блин.
Четким движением поднеся трубку к уху, он сухо сказал в нее:
– Лопатин слушает.
– О, – с веселым удивлением произнес в трубке знакомый до отвращения голос, – я слышу речь не мальчика, но мужа. Послушай-ка…
– Нет, это ты послушай, – почти пролаял Константин Андреевич. – Говорить мне с тобой, рожа протокольная, не о чем – по крайней мере, по телефону. Когда тебя возьмут, я постараюсь присутствовать при допросе – тогда и наговоримся вдоволь. Понял, козел? Кассету свою можешь засунуть куда подальше – плевать я на нее хотел. А с долларами твоими знаешь что вышло?
– Знаю, – перебил его голос. – С долларами вышло полное говно, тут ты прав. Слушай, как ты с ней живешь?
Но я вообще-то не об этом.
– а о чем же? – презрительно спросил Константин Андреевич.
Спокойная издевка, звучавшая в голосе шантажиста, ему не понравилась, но он решил пока что игнорировать это обстоятельство: в конце концов, как еще разговаривать, когда занимаешься шантажом? Голос – тоже оружие, когда имеешь дело с безоружным, раздавленным в лепешку человеком. Но он-то не безоружен! Черт возьми, подумал он, о чем я до сих пор думал? Ведь эту сволочь легко засечь! Завтра же пойду к Главному – пусть выделяет людей, ставит аппаратуру…
– Я о кассете, – лениво продолжал голос.
74 
