Здесь, в Бузовнах, было пустынно на пляже. Двое мальчишек с пакетами подбирали бутылки – стеклянные и пластиковые. Мусора было немного, все-таки будний день. В “шестерке”, откуда доносились слабые отзвуки музыки, целовались парень с девушкой, задержавшиеся на пляже дольше всех. Скоро и они укатили.
Комбат прошелся по мелководью, потом присел на корточки, швырнул несколько камешков в сторону горизонта.
"Будь внимателен, – повторил он себе. – Сперва надо вписаться в здешнюю жизнь, а потом уж шашкой махать”.
Глава 4
В семь часов утра он уже садился в электропоезд. Проходя рано утром мимо Гасана, он заметил, как тот шевелит губами – наверное, считает убытки и доходы. “Утром надо уходить пораньше, вечером возвращаться попозже, – подумал он, – чтобы лишний раз никому не попадаться на глаза”.
Четкого плана действий у Комбата не было. Он хорошо знал цену долгосрочным планам, разбивающимся о реальность. Самые достоверные сведения о тех трех трупах можно, конечно, получить в милиции. Но как подступиться? Нет знакомых, нет баксов, чтобы купить откровенность сотрудника.
Вчерашние надежды выспаться не сбылись. Вечером Гасан говорил без умолку. Жаловался на трудную жизнь, рассказывал разные истории про своих знакомых. Всем несладко приходится. Один в прежние времена возил в Москву гвоздики в коробках. Теперь в столице цветы всякие – голландские, бельгийские. А перевозка из Баку самолетом обходится дороже во много раз. Другой, призывного возраста, скрывался от мобилизации во время карабахской войны. Потом, вроде, откупился. А военкома накрыли с поличным – видно, слабо делился с начальством. В результате парня все-таки забрали на фронт и он потом еле выкарабкался после контузии.
Рот у Гасана не закрывался, можно было подумать, что он встретил земляка где-то на краю света. Видимо, Комбат был для него живым воспоминанием о той, советской жизни, спокойной и благополучной, когда на кусок хлеба с маслом можно было заработать без больших хлопот. Раньше раз в год он ездил в санаторий – в Подмосковье или Прибалтику, и отдыхающие блондинки смотрели на него как на мужчину, а не “лицо кавказской национальности”.
В его речах проскакивало много важных мелочей, характерных для теперешнего житья-бытья в Баку и окрестностях. Их стоило запомнить, чтобы не попасть впросак, не выдать в себе приезжего. Поэтому Комбат терпеливо слушал, время от времени теряя нить, проваливаясь в сон с открытыми глазами.
Теперь в полупустом вагоне он пытался вспомнить главное. Он внимательно рассматривал местные деньги, стараясь научиться различать купюры. Гасан поменял вчера триста российских рублей на манаты. Еще столько же Комбат оставил на потом, других денег у него не было. Финансовый вопрос тоже надо решать – он не собирается существовать здесь на чьем-то иждивении.
* * *
Небольшая станция Насосная оказалась настоящим железнодорожным узлом – множество путей собирались здесь в пучок. Особого оживления не наблюдалось: платформы с контейнерами, порожние товарные вагоны, цистерны, заляпанные мазутом, судя по всему, стоявшие на месте уже не первый день. Время от времени проносился, громыхая на стыках, состав, которому загодя открывали зеленый свет. Потом око светофора снова наливалось красным цветом, и все возвращалось в обычный, вялотекущий ритм.
Самое тягостное и мучительное время испытываешь тогда, когда ничего толком не известно, когда фигуры врагов даже не маячат на бледном горизонте.
Прозвучало объявление по станции, в котором Рублев понял только одно слово “гатар”, что означает “поезд”. Он никогда специально не изучал языки, но незаметно для себя усваивал отдельные слова, выражения. Ругательства и проклятия, названия цифр, бытовые слова, обозначения смерти – уважительные, скорбные, презрительные. Азербайджанский имел много общего с казахским, туркменским, татарским, турецким, и это как-то помогало.
Проходя по городским улицам, он вдруг начинал понимать крохотный обрывок фразы. Русской речи почти не было слышно, а в прошлый приезд, двенадцать лет назад, она звучала даже чаще, чем местная…
За объявлением не последовало никаких событий, вагоны и цистерны продолжали плавиться под солнцем. Продолжительная тишина действовала угнетающе на Комбата. Слишком часто в его жизни она предшествовала нападению из-за угла или выстрелу в спину.
Новый поезд – судя по всему тот, о котором объявили на станции – Комбат сперва услышал, а потом увидел. Поезд сбрасывал скорость, а потом затормозил, хотя до Насосной оставалось еще немного. Присмотревшись, Рублев засек небольшой, спрятанный в овраге грузовичок. Несколько человек выскочили из кузова, двое забрались на крышу одного из контейнеров.