78 
– Во дворе не годится. Этим людям светиться нельзя.
– Там заросль высокий с обеих сторон. Узкий дорожка и заросль.
– А хозяин кто?
– У хозяин фура есть, товар возит. Жена умерла, самому некогда дачей заниматься. Соседям ключ давать не хочет, у них давнишняя ссора. Мне дал – иногда захожу смотреть, что все в порядке.
– Поехали покажешь, может, и сгодится. Парнишка не смотри, что молодой. С деньгами у него все в порядке: отстегнет и тебе, и хозяину.
– Обижаешь, начальник.
– Давай не будем, сейчас нет времени на красивые жесты. Деньги тебе не помешают. Тем более, что жрачку туда придется подкидывать хотя бы раз в три дня. Мне самому лучше там не мелькать, еще приведу за собой хвост.
* * *
Летчик спал за штурвалом. Спал с открытыми глазами. Глаза считывали картинку и передавали в мозг. Мозг видел ее, как одну из составных частей сна. На картинку накладывались крики в шлемофоне, пенный след от ракеты, строчки, отпечатанные на пишущей машинке.
Летчик не мог провести разграничительную линию между явью и сном. Крики в шлемофоне были обвинениями жены, кричавшей, что он неудачник. Он, летчик с боевыми наградами? Может быть, когда-то это имело для женщины цену, но не теперь.
Нападение – лучшая защита, вот она и кричит, чтобы не дать ему ответить спокойно. Да он и не будет ничего говорить. Зачем попусту языком трепать, когда слова не в состоянии ничего изменить, отменить?
Вертолет приблизился к обрывку облака, опустившемуся необычно низко. И мозг сразу отреагировал, отключился от всего постороннего. От слов жены, сказанных три года назад, незадолго до развода. Летчик встряхнул головой, удостоверился, что ситуация под контролем.
Он отключал мозг на три четверти, но не дольше, чем на час. Отключал несколько раз за световой день. Ночью он не мог себе этого позволить. Зато позволял другое: приземлиться где-нибудь в безлюдном месте, желательно возле ручья или источника. Попить свежей воды, быстро обмыться и постирать форму. Вот и теперь один комплект сушится, развешенный за спиной, в “салоне” вместимостью в восемь душ десантников.
Иногда успевал просто походить в темноте. Мышцы ослабели, как, наверное, слабеют у космонавтов. У него в кабине не было невесомости, зато не было и тренажеров, и вообще возможности оторваться от кресла.
Кавказ и Закавказье он знал, как свои пять пальцев. Азербайджан в особенности.
Знал, где пасут овечьи отары, где прокладывают новый нефтяной трубопровод. Знал каждое селение и каждое возделываемое поле. Ему не было нужды снижаться, чтобы уточнить возможность посадки. Садился быстро, как падает птица, и так же быстро взлетал.
На дозаправку садился днем, чтобы никому не удалось подобраться к вертолету незамеченным. На земле не знали заранее, в каком он появится аэропорту и когда. Зато он твердо знал, что здесь, в отличие от России, обеспеченность горючим на военных аэродромах стопроцентная, и требовал залить баки в кратчайший срок. Раз за разом все сходило с рук, но он не мог позволить себе расслабиться.
Больше всего волновало состояние машины в результате непрерывной эксплуатации. Конечно, он стремился не перегружать ее, вести в щадящем режиме. Во время ночных приземлений осматривал винт, трансмиссию, кое-где производил несложный профилактический ремонт, насколько это удавалось сделать при минимуме запчастей. Но дольше получаса задерживаться на земле он не позволял себе, и такие поверхностные осмотры были только полумерой.
Летчик многого не знал, хоть и мог выходить на связь с аэродромом. Не знал о войне в Чечне, о новом российском президенте, о катастрофе подводной лодки. Он летал в поднебесье, как в вакууме, наедине с собой и своими путаными мыслями.
Чего он хотел на самом деле? Рассчитывал, что его бессрочная одиссея станет известна на самых верхах и российская армия заберет, наконец, своего ветерана вместе с вертолетом? Рассчитывал, что здешние генералы откажутся по доброй воле от лишнего “винта”? Нет, он не был человеком наивным, он знал, что приказы не пересматриваются. Те, кто за взятки подписывал соглашения о безвозмездной передаче техники, будут стоять на своем.
Летчик давно уже разговаривал сам с собой. Он был предан авиации до фанатизма и уже в который раз сравнивал вслух достоинства отечественных и американских вертолетов. “Ирокеза” с “МИ-8”, “Белл-Суперкобру” с обычной “двадцатьчетверкой”, “Апача” с “Черной акулой”. Спорил, приводя аргументы “за” и “против”. Вспоминал афганские ущелья, пытался доказать, что его машина не уступает самым новейшим. Таким, где есть специальное экранирование, снижающее уровень инфракрасного излучения двигателя, где пушка движется в двух плоскостях и наводится на цель одним движением головы пилота в шлеме. И прочее, и прочее… Чудеса, осуществление мечтаний. Но “двадцатьчетверка”, лишенная всех этих премудростей, еще не исчерпала до конца своих возможностей.
78 
