Последние отзывы

  81  

— Знаю. Одни сволочи на улицах к прохожим пристают, а другие такие же за ними бегают.

— Ну, ты не очень-то… Не все же такие.

— Наверное, не все. Дальше что?

— Ну, вывели они его из машины, а он их растолкал — и бежать. Они его и срезали. Упал в карьер, а там глубина метров десять, а то и все пятнадцать, да глина, да вода мутная… Сразу не найдешь. Я понимаю, тебе в это верить не хочется, да ведь они тоже не дети — постояли, проверили. Не вынырнул он.

— С землей сровняю гадов, — пообещал Мещеряков.

— Попробуем, полковник. Эх, где мои годы! Кстати, ты заметил, что за нами хвост?

— Где?

— В Караганде… Эх ты, разведка. Красный «ситроен» видишь? Как привязанный, зануда.

Мещеряков всмотрелся в зеркало заднего вида.

— Опять эта сволочь. Круглые сутки пасут.

Он вдавил педаль газа, разгоняя автомобиль до совершенно невообразимой скорости.

— Подожди, полковник, так ты от них не оторвешься.

— Закрой рот и держись крепче, — ответил Андрей, держа руль левой рукой, а правой вынимая из наплечной кобуры пистолет. Сорокин покосился на большую черную «беретту» с профессиональным неодобрением, но промолчал.

Мещеряков резко, так, что протестующе взвизгнули шины, свернул в проходной двор и ударил по тормозам.

— Сядь за руль! — бросил он Сорокину, выпрыгивая из машины.

Сорокин безропотно пересел за руль, и тут же в проходной двор, сильно накренившись на вираже, влетел красный «ситроен». Водитель чудом избежал столкновения — покрышки оставили на асфальте дымные черные следы, и тогда Мещеряков, повернувшись к цели боком и вытянув руку, как на стрельбище, всадил четыре пули подряд в радиатор «ситроена». После этого он боком упал на заднее сиденье и крикнул: «Гони!», но Сорокин и без него знал, что делать. Машина, взревев, пулей пронеслась через темный двор и, завизжав покрышками, выскочила на параллельную улицу.

Мещеряков оглянулся — сзади было чисто.

— Ну, полковник, ты даешь, — покрутил головой Сорокин. — Я уж думал, придется нашим ребятам трупы собирать.

— И пришлось бы, — сказал Мещеряков, перезаряжая пистолет и пряча его обратно в кобуру, — да боялся промазать. Ничего, я до них еще доберусь.

— А хорошо служить в разведке, — мечтательно сказал Сорокин. — Никакие законы тебе не писаны: хошь стреляй, хошь морды бей… Я бы в ГРУ служить пошел, пусть меня научат!

— Насчет стрельбы — это, брат, чья бы корова мычала… В Забродова, между прочим, не гээрушники стреляли.

— И то правда… Слушай, ты правда считаешь, что он жив?

— Да нет, наверное… Просто надеюсь. И буду надеяться до тех пор, пока своими глазами не увижу труп. И действовать буду соответственно.

— Молоток.

— Просто работа такая. Ты представь себе: вот захватили заложников. Никто не знает, ни где они, ни что с ними, и верней всего, что их просто отвели в овражек и перестреляли, потому как ни слуху о них, ни духу: террористы молчат, ничего не требуют и вообще исчезли с горизонта… Что же прикажешь — рукой на них махнуть?

— Ну, это все-таки другое дело. Совсем не такая ситуация.

— Ну и что, что не такая? Ты знаешь, сколько раз мы Забродова хоронили?

— Могу себе представить. Если судить по его таланту впутываться в разные истории, то, наверное, частенько. Ты вот что: объясни толком, куда мы едем и что это за история с дневником Быкова?

— Да не дневник это, а скорее черный список, и то, что он принадлежал Быкову, еще придется, наверное, доказывать.

И Мещеряков передал Сорокину свой разговор с Савельевной.

— Сообразительная старушенция, — сказал тот, выслушав историю до конца. Были бы у меня все оперы такими сообразительными, бандитам бы не продохнуть было. Только что же это она так милицию не любит?

— Видно, есть причина.

— Не иначе. Да и кто, если вдуматься, нас любит?

— Ты еще всплакни, а я тебя пожалею. А кто, к примеру, золотарей любит? Ну ладно, сейчас их и в природе-то почти не осталось, но раньше ведь без них обойтись просто невозможно было. И что, любил их кто-нибудь? На шею вешался? Стороной обходили, потому что — запах. А они, между прочим, тем же, чем и ты, занимались — дерьмо выгребали. А при такой работе попробуй не испачкаться… Вот и вас сторонятся, потому что — запах.

— Н-да, — сказал Сорокин, — стройная теория. Я ассенизатор и водовоз, революцией мобилизованный и призванный… Маяковского любишь?

  81