30 
— Ах, как хорошо, — вздохнула она.
Коннор удовлетворенно усмехнулся.
— Испорченная женщина, — сказал он и прижался к ней.
— Правда, — сказала Натали, пытаясь говорить твердо, но ее голос упрямо превращался в тающий шепот. — Как хорошо, что мы оба видели чудесные сны.
— Ух. — Коннор снова поцеловал ее, просовывая язык между ее приоткрытыми губами. — Мне приснилось, что мы с тобой занимались любовью. Тебе тоже это приснилось?
Она медленно прикрыла глаза.
— Да. О, Коннор, — прошептала она, задержав дыхание. — О-о-х.
— Нат, малышка, мне так хорошо с тобой… — Он начинал задыхаться. — Это так… верно, так идеально держать тебя в руках.
Хорошо. Верно. Идеально. Натали зарылась лицом ему в плечо, когда он перевернулся и оказался на ней. Впервые за многие месяцы она чувствовала, что не только ее тело откликается на его ласки, но и ее душа.
Она не помнит, когда в последний раз испытывала с ним нечто подобное тому, что испытала прошлой ночью. Она жаждала его поцелуев, она горела в его руках. У нее не было времени подумать, правильно или не правильно она вела себя, если вдруг на следующий день она пожалеет об этом…
Она открыла глаза.
— Коннор…
— Ммм…
— Подожди.
— Я слишком долго ждал. — Он целовал ее грудь, а его рука уже добралась до ее бедер и проскользнула между ними. — Месяцы… Как давно между нами такого не было…
— Вот и я о том же. — Натали положила руки ему на плечи и оттолкнула. — Мы забыли о предосторожности…
— Что? — Коннор застыл.
— Да. Такого не было с тех пор…
Коннор сполз с ее тела и лег рядом.
— С тех пор, как ты потеряла ребенка.
Натали почувствовала, как в ее сердце пробирается холод и начинает леденить кровь. Не «мы потеряли ребенка», а «ты потеряла». Он говорил так с того самого дня, когда у нее был выкидыш.
— Да.
В один миг она почувствовала себя одинокой, голой и ранимой. Она потянулась за простыней и натянула ее до самого подбородка.
Какая же она дура! Как она могла поверить, что одна ночь любви может все изменить?
Коннор сел и посмотрел на жену. Еще несколько секунд назад она лежала под ним, теплая, обнаженная, ждущая. Теперь же она пряталась под простыней и смотрела на него, как на врага.
Холод сковал ему живот. И опять эта мина вместо лица, эта холодная мина…
— Что ж, — сказал он, — это значит, что ты прошлой ночью позволила себя уложить.
Он знал, что произнес грубые и жестокие слова, и видел, как она содрогнулась. Ну и что? Не она одна вспомнила о том, что они занимались любовью без презерватива. В последний раз он думал об этом на рассвете, когда сжимал ее в объятиях. В какой-то миг он подумал, что они могут зачать ребенка, которого Натали так хотела, и от этой мысли еще слаще было видеть, как она содрогается под ним и задыхается от восторга.
Какой же ты придурок, Уорнер, подумал он холодно и свесил ноги с кровати.
Натали села и еще плотнее закуталась в простыню.
— Как очаровательно ты выразился, — сказала она. — Но не волнуйся, это был не опасный день.
— Как чертовски приятно это слышать, — с издевкой сказал он. — Потому что меньше всего на свете мы хотели бы завести ребенка. Не так ли, Натали?
Натали встала.
— Ты прав, — сказала она и захлопнула за собой дверь ванной.
Тревис сидел за обеденным столом, когда в столовую ворвался Коннор.
— Доброе утро, — сказал Тревис.
Коннор пробурчал что-то, налил себе кофе и плюхнулся на стул.
Тревис поднял на него брови.
— Создается впечатление, что это не совсем так. Я имею в виду «доброе утро».
Коннор бросил на него сердитый взгляд.
— Хочу предупредить тебя, Тревис, мне сейчас не до шуток.
Тревис кивнул.
— Что ж, тогда мне придется сообщить тебе новость. — Он встал, подошел к буфету и положил на свою тарелку еще несколько печений. — Старик отдал приказ на боевое построение через полчаса.
— Старик знает, куда он может засунуть свой приказ.
— Да, — протянул Слейд, входя в столовую. Не думаю, что старику удастся и теперь заставить нас чистить конюшню от навоза, если мы не отдадим салют и не щелкнем каблуками.
— Что-то ты на редкость весел сегодня, — сказал Коннор, поглядев на него из-за чашки кофе.
— Слушай, сделай одолжение, оставь свои остроты для лучшего момента. — Слейд подошел к буфету. — Как печенье? Такое же воздушное?
— Легче воздуха, — сказал Тревис.
30 
