– А дырок в шкуре тебе тоже в начальной школе понаделали? – как бы невзначай поинтересовался врач. – Ладно, твое здоровье!
Он поднял свою мензурку.
– Нет, твое, – возразил Юрий. – Ты, как-никак, мне жизнь спас.
– С контуженными не спорю, гиблое дело, – сказал Айболит.
Они выпили. Спирт, понятное дело, оказался неразведенным. Врач протянул Юрию графин с желтоватой водой, Юрий отрицательно помотал головой, и добрый доктор Айболит поставил графин на тумбочку, тоже не притронувшись к воде.
– А кто тебя так отделал? – как бы между делом спросил он, протягивая Юрию блюдечко с какой-то белой сыпучей дрянью. – Закусывай, закусывай, это глюкоза. Закуска в чистом виде, так сказать.
Юрий закусил, поморщился от кисло-сладкого вкуса и сказал:
– Отделали меня нехорошие люди. Глупые.
– А ты, значит, умный и хороший?
– Вроде того. Слушай, отпустил бы ты меня подобру-поздорову!
Доктор молча показал ему кукиш и вынул из кармана халата мятую пачку «Примы».
– А я в окно, – сказал Юрий и взял сигарету.
– А пятый этаж, – парировал Айболит и чиркнул зажигалкой. – Плюс метель, плюс без штанов. Валяй! Я тебя в Кащенко навещу, если сразу шею не сломаешь. Кстати, тебе известно, что о случаях вроде твоего мы обязаны оповещать милицию?
– Оповестили? – с деланным равнодушием спросил Юрий, затягиваясь сигаретой и сдерживая подступивший к горлу кашель.
– Ты просил этого не делать, – сказал врач. – Очень просил.
– Я просил?.. Ах да, ты же говорил, что я болтал в отключке… Здорово они меня по черепу треснули. И чего только из меня не высыпалось!
– Угу, – промычал Айболит, снова наполняя мензурки. – Но мы обязаны, понимаешь?
Юрий прищурился на него сквозь облако сигаретного дыма.
– Так ты, выходит, на «скорой» подрабатываешь, – сказал он, меняя тему. – Капусту, значит, шинкуешь…
Небось, денег куры не клюют.
– Не клюют, это точно, – Айболит сплюнул налипшую на язык табачную крошку. – А что жена четвертый год подряд зимой и летом в одном турецком плаще ходит, так это просто потому, что он ей сильно нравится. Она бы его и по ночам не снимала, да я с этим не согласен – любовью заниматься мешает, зараза.
– Слушай, ты не знаешь, где мой бумажник? – беря быка за рога, спросил Юрий. – У меня там долларов, наверное, четыреста наберется или даже четыреста пятьдесят.
– Триста двадцать семь, – хладнокровно поправил Айболит и, подумав секунду, добавил:
– Уже.
– То есть как это – триста? – удивился Юрий. – Что значит – уже?
– Сто забрал водитель, – попыхивая сигаретой, сообщил врач.
– Нормально, – сказал Юрий. – Вот это такса!
– Ты в самом деле ничего не помнишь? Ты сам ему эти деньги отдал. При условии, что он похоронит твоего пса.
– Ах, вот как… А он похоронит?
– Уже, наверное, похоронил. Ты не волнуйся, он мужик солидный, если что обещал – в лепешку расшибется, а сделает. Кстати, а как это вышло, что тебя обрабатывали ножом и дубиной, а у собаки – двойной огнестрел?
– Собака была хорошая, – сказал Юрий, глядя в окно. – Поэтому огнестрел у нее, а не у меня. Слушай, я не помню, я с него ошейник снял?
– Я почему-то так и думал, что ты первым делом об этом спросишь, – сказал Айболит, открывая тумбочку.
Он вынул оттуда полиэтиленовый пакет и перебросил его на кушетку. Внутри пакета лежал знакомый ошейник, вручную сделанный из офицерского ремня. – Держи. Любопытная вещица.
– Обыкновенная, – сказал Юрий и погладил ошейник сквозь прозрачный шелковистый пластик пакета.
Ошейник был запачкан кровью. – Ас чего ты взял, что я буду им интересоваться?
– А мы его у тебя всей бригадой отнимали, – с кривой усмешкой пояснил врач и зачем-то потрогал нижнюю челюсть. – А ты, даром что без сознания, водителю глаз подбил – не хотел расставаться с реликвией.
Собственно, он после этого и согласился заняться твоим псом. Хороший, говорит, наверное, был кобель, раз человек за него даже в беспамятстве глотку готов перегрызть…
– Хороший, – повторил Юрий. – Если бы не он, закапывать пришлось бы меня.
– Ну, тогда давай за все хорошее, – предложил доктор, наливая еще по пять капель. – За хороших людей, хороших собак.., и вообще, за хорошую жизнь.
– А такое бывает? – спросил Юрий. Спирт грел его изнутри, как будто он проглотил маленькое солнце – теплое и даже горячее, но почему-то не дающее света.