Особенно,... 
84 
– Ты что, баран, совсем охренел? Заметут! – зашипел Хобот, но Валерий его не слышал.
Прижав обе ладони к ушибленному месту, он катался по земле, треща кустами и прилагая нечеловеческие усилия к тому, чтобы не выть по-собачьи от нестерпимой боли. «Еще немного, – промелькнула у него в голове неожиданно трезвая мысль, – и эта чертова деревяшка угодила бы мне прямиком в… Ну, в общем, куда следует. То-то было бы весело!»
Впрочем, весело ему было и так. До сих пор Валерий ни разу в жизни не испытывал ничего подобного: сознание и тело как будто разделились и зажили самостоятельно и независимо друг от друга. Тело бесновалось, раздираемое на части болью, смертельным ужасом и жаждой жить во что бы то ни стало; сознание трезво оценивало происходящее, искало выход, не находило его и смиренно признавало, что гибель неизбежна, если не случится чудо. К возившемуся в кустах Валерию вот-вот должен был подойти жуткий Хобот, наклониться, посветить фонариком, а потом… Что ж, потом все ясно. Если при нем нет ножа или пистолета, зарубит лопатой или просто забьет ногами, он это умеет…
Но чудо произошло. Это было мрачное чудо, какое только и могло случиться в этом гиблом месте, но Валерий сумел воспользоваться своим шансом.
Очевидно, произведенный его падением с забора шум услышали в доме. Задняя дверь неожиданно распахнулась, из нее ударил показавшийся нестерпимо ярким свет, и на фоне дверного проема возникла громоздкая фигура давешнего быка с неразлучным помповым ружьем в руке. Свет из двери упал на землю косым четырехугольником, и прямо по центру этого четырехугольника оказался Хобот.
Захваченный врасплох неожиданным появлением противника, Хобот присел на полусогнутых ногах, инстинктивно прикрыл ослепленные глаза локтем и тут же, не дожидаясь развития событий, выстрелил в охранника Букреева из пистолета, который, оказывается, все это время был у него в руке.
Пуля выбила из дверного косяка длинную щепку, оставив на темном дереве ярко-белый след – наполовину ослепший Хобот промахнулся по мишени, которая была в полтора раза выше и шире его.
Татуированный бык не стал стрелять. Он просто прыгнул вперед с крыльца, сшиб Хобота с ног и, уже падающего, ударил по лицу рукояткой своего помповика. Замерший в своем ненадежном укрытии, вжавшийся в рыхлую землю, переставший дышать Лукьянов готов был поклясться, что слышал отвратительный мокрый хруст, с которым сломался перешибленный пополам длинный нос Хобота. Здоровяк несколько раз ударил пойманного с поличным Хобота ногой в живот, но тот не проронил ни звука – то ли был без сознания, то ли считал ниже своего достоинства стонать от боли.
Вслед за быком из дома вышли еще двое. У одного из них был в руке пистолет – какой-то очень большой, с показавшимся Валерию чрезмерно длинным и толстым стволом, а другой придерживал на животе короткий милицейский автомат.
– Что за шухер, Пузырь? – спросил тот, у которого был пистолет.
Качок, сваливший Хобота, ответил на этот вопрос весьма пространной тирадой, из которой Валерий почти ничего не понял. Пузырь говорил вроде бы по-русски, но если это и был русский язык, то какой-то странный. Валерий, точнее, его сознание, все еще существовавшее отдельно от тела, решил, что Пузырь изъясняется на классической фене, искусственном воровском жаргоне, придуманном уголовниками специально для того, чтобы посторонние не могли их понять. Даже такой несведущий человек, как Лукьянов, понял, что дело плохо: похоже, его занесло прямиком в гнездо настоящих уголовников, блатных в их чистом, первозданном виде.
Хобота подхватили под мышки и втащили в дом. Замыкавший процессию Пузырь задержался на крыльце и напоследок обвел двор долгим внимательным взглядом. Лукьянов снова похолодел: ему почудилось, что Пузырь смотрит прямо ему в глаза. Петом охранник длинно сплюнул в темноту сквозь зубы, дверь закрылась, и во дворе сразу стало темнее.
Какое-то время Валерий лежал ни жив ни мертв, прижимаясь всем телом к земле и чувствуя, как падает на непокрытую голову дождь. Это было чертовски приятно: лежать, постепенно отходя от шока, и чувствовать кожей удары дождевых капель. Даже пульсирующая боль в копчике казалась ему приятной: она свидетельствовала о том, что он все еще жив.
Гулко бухавшее где-то в районе глотки сердце тоже мало-помалу успокоилось, вернулось на отведенное ему природой место и взяло нормальный ритм. Валерий уже начал подумывать о том, как бы ему выбраться отсюда, и тут в доме послышалась какая-то глухая возня, что-то тяжелое с грохотом упало на пол, зазвенело разбитое стекло и раздался придушенный, хриплый панический вопль, почти визг. В этом звуке не было ничего человеческого, так мог бы визжать кабан под ножом мясника, если бы последний удосужился обмотать ему тряпкой рыло. Вряд ли кто-то из обитателей дома стал бы так визжать; скорее всего, это был голое плененного Хобота, и голос этот сейчас, судя по всему, издал предсмертный вопль.
84 
