184 
Солдаты подозвали его к себе:
— Ты русский?
— Да. Русский.
— Особая бригада?
— Да. Особая.
— Тогда получи и не обижайся…
Сильный удар прикладом свалил его в жесткую траву. На запястьях рук щелкнули наручники. Сержант схватил подполковника за цепь и рывком поставил на ноги:
— Стой! Проклятая русская собака… Заварили эту кашу, а теперь забрались в кусты, и Франция расплачивайся за вас…
Иди!
Его отправили на крепостные работы в глубь Франции, снова под свист пуль, и Небольсин был отравлен хлором во время газовой атаки. Ползая среди трупов, французских и русских, он понял, что погибать здесь позорно и глупо. Помочился в платок и, закрывая платком лицо, едва живой, выбрался из отравленной зоны…
Ему было уже давно все глубоко безразлично.
Куда-то в пропасть провалились прошлое и вся Россия.
Снова безучастно шагал по земле — как оловянный солдатик. Без души и без тела. Глухой и слепой. Ничего не видя. Ничего не слыша.
Так он вышел к морю — перед ним колыхался Ла-Манш, весь в солнечных бликах, и где-то далеко-далеко виднелся берег Англии.
Шла посадка на военный паром под британским флагом. Первыми пропускали англичан. Таможенный офицер спросил Небольсина:
— У вас какие деньги при себе?
— У меня нет никаких денег.
— У вас какой паспорт?
— У меня нет никакого паспорта.
— Национальность?
— Увы, я — русский. Презренный русский!
Таможенный офицер быстро вскочил с места.
— Чья очередь на посадку? — спросил он.
— Идут французы.
— Задержите их, — велел офицер. — Здесь находится один русский офицер, и его следует пропустить…
Задержали всех: французов, бельгийцев, канадцев, итальянцев…
Вслед за англичанами проходит русский. Вот он: смотрите на него, люди, — страшный, с глазами, уже не видящими мира.
Это волк, а не человек… Это — русский, люди.
— Пропустите его…
И он поднялся на борт парома. А следом уже пошли всякие там бельгийцы и прочие. Их, как негров, распихивали по трюмам, безжалостно тискали в отсеки, а Небольсину отвели отдельную каюту.
— Завтрак подан, — объявил стюард.
Небольсин прятал под столом свои грязные руки в замызганных рукавах мундира с чужого плеча. Было стыдно дотронуться до нежного хрусталя бокала, наполненного вином — легким, как музыка, как свет солнца…
— Джентльмены! — объявил старший. — Между нами находится представитель доблестной русской армии.
И когда он так сказал, все дружно встали.
«Зачем?» — подумал Небольсин, продолжая сидеть.
И, уронив голову на стол, он, дергаясь, зарыдал.
* * *
Так англичане собирали по всей Европе кадры для новой русской армии — для армии… Колчака. Это были отличные боевые кадры: люди, озверевшие от убийств и крови, униженные и оскорбленные, они теперь все зло, обрушившееся на них, видели только в Советской власти.
Вот их-то — вперед!..
— Джентльмены, — повторили тост, — между нами находится представитель доблестной русской армии.
Небольсин перестал рыдать, нервно сцепил в пальцах бокал.
— Я этого никогда не забуду, — сказал он. — Сочту за честь. Для себя. Для России!
Книга вторая. Кровь на снегу
Очерк первый. Нашествие
Дорога четвертая
Когда на Мурмане еще метет снегами, над Сингапуром — дожди, дожди, дожди. Сильные грозы беснуются над океаном. Вода с шумом омывает острые перья пальм-нипа; сочные китайские розы прячутся под листвою; мощные соцветия пурпурных рафлезий дрожат под энергичными струями.
Мутно все, и в желтых водах гавани колеблются огни грязных пароходов. Подвывая сиренами, мечутся за волноломами брандвахтенные миноносцы; усталые тральщики вытаскивают на простор коммуникаций свои громоздкие сети, — идет война под дождем.
А в номерах отеля воздух пропитан сыростью, гнилым камышом, крепким ромом; под потолком качаются опахала электроспанкеров, юрко бегают по стенам зелененькие ящерицы-гекконы. С большого парохода, зараженного чумой в доках Гонконга, сошел одинокий пассажир и надолго застрял в отеле.
Дожди, дожди, дожди…
Пассажиру было скучно. Изредка он спускался в бар, выпивал дешевой банановой водки и, вытирая пот, снова запирался в номере. Человеку было лет сорок; щуплый, с длинными тонкими руками; у него был крупный череп с развитыми лобными костями и большой орлиный нос. На правой руке он носил перчатку — узкую, как тиски для пыток.
184 
