279 
Конечно, такого подарка из Петрограда Спиридонов не ожидал. И понимал, что летчики народ особый, — с ними надо повежливей. Послал бойцов в деревню соседнюю, велел принести творогу. Пусть лопают! Для них сейчас — всё…
Летчики ели творог, пили самогонку и говорили так:
— Дай-ка ножик, Ваня.
— Держи, Коля…
Иногда прорывалось забытое: «господин капитан», «а ты, юнкер, сыт?». Звезд на крыльях не было, и две серебристые машины с пулеметами в острых клювах стояли под соснами, укрытые брезентом. Бойцы их сейчас обхаживали, нежно гладя.
— Спасибо питерским, прислали… не забывают!
— Теперь воевать можно: и у нас есть — не все у англичан…
Вот летчики поели, натянули шлемы.
— Командир, — спросил Кузякин, — а что делать надо? У нас на путях в Олонце целый вагон с бомбами стоит. Пулеметы заряжены… Скажи, куда-нибудь лететь надо?
Спиридонов поразмыслил:
— Сейчас тихо. Ежели слетать — так чтобы высмотреть, куда французские бронепоезда ушли. Они нас здорово беспокоят.
— Ну, — решил капитан Кузякин, — это дело для такого аса, как я, спичечное… Ваня! — позвал он юнкера. — Ты моложе меня, давай смотайся до англичан и обратно. А я уж по-стариковски тебя у огонька подожду.
— Хорошо, Коля, — ответил Постельников, готовно вскакивая от костра. — Только помоги мне мотор провернуть…
Бойцы обрадованно обтаптывали валенками взлетную дорожку. Юнкер Постельников сидел в кабине, и лишь круглая голова его торчала наружу.
Кузякин завел мотор пропеллером.
— Контакт?
— Есть контакт! — И сизая птица, переваливаясь через сугробы, плавно покатилась вдоль поляны с режущим уши свистом.
— Уррраааа-а! — кричали бойцы, разбегаясь перед машиной. Плавный взлет — уверенная рука юнкера. Спиридонов стоял возле борта второй машины, и Кузякин с гордостью сказал ему:
— Видал, как свечкой пошел? Это мой ученик… Туз что надо!
Постельников дал круг над поляной. Задрав головы, смотрели красноармейцы за разворотом машины. И вдруг…
Тра-та-та-та — пулеметная очередь с неба.
Ярко вспыхивали в клюве «ньюпора» вспышки огня. Постельников прошелся над людьми, кося под собой все живое. Снег окрасился в красное, разбегались бойцы, ползли раненые.
— Что ты делаешь, сволочь худая?! — кричал в небо Кузякин.
На прощание бомба рванула землю, и «ньюпор», качнув еще раз плоскостями крыльев, полетел прямо на север — к белым…
Стало тихо. Вставали упавшие. И вдруг один боец, нацепив штык на винтовку, с разбегу ударил капитана Кузякина в бок. Летчик сломался пополам — рухнул возле своего самолета в снег.
Шатаясь после стрельбы, Спиридонов шагнул в избу.
Долго не мог опомниться… Зачерпнул ковшиком ледяной воды из ведра — пил, пил, пил. Потом сел к столу, сцепив пальцы. Вскрыл пакет с характеристикой капитана Кузякина и посмотрел в окно. Кузякин пластом лежал на снегу, а над ним тихонько покачивались серебристые крылья. Предатель улетел, а этот — второй… «Жаль, — подумалось, — такого человека погубили!» Было там сказано, что Кузякин добровольно пошел на службу советской армии, учился в авиашколе Шартре, окончил высшую школу воздушного боя в По, с отличием прошел курсы стрельбы истребителей в Казо. На его боевом счету тринадцать только официальных побед!
— Жаль… Ах как жаль! — переживал Спиридонов, и за печкою шуршали в тепле деревенские тараканы…
Хлопнула с размаху дверь, и на пороге вдруг выросла согнутая от боли фигура Кузякина; длинные волосы падали на лицо из-под шлема, почти закрывая ему глаза. Пальцами авиатор придерживал рану внизу живота, и по комбинезону струилась кровь.
— Восьмая, — сказал. — От своих… Кто меня?
— Тебя ударил боец Евсюков… Садись!
Кузякин плюхнулся на лавку:
— Дай мне этого мерзавца… Дай!
— Зачем?
Мне лететь…
— Куда?
— А ты что? Хочешь, чтобы я здесь тебе и подох? Нет, я должен лететь в госпиталь… в Петрозаводск!
Человек, которого ждет гибель под облаками, не желал умирать на земле.
— Дай мне этого сукина сына Евсюкова, — требовал Кузякин. — Если угроблюсь, так с ним. Пусть знает, почем фунт лиха!
Посидел на лавке и вдруг лег. Вытянулся.
— Куда же тебе лететь такому? Лежи. Дрезину пошлем за врачом.
— Пошел ты… Он мне дрезину пошлет! Да я на своем «Старом друге» за четверть часа там буду. — И, плотно закрыв глаза, он сказал: — Вот ведь история-то какая… Говорили мне: мол, война гражданская… мол, такая она, сякая. А я не верил. А она, выходит, и вправду — гражданская. Жестокая…
279 
