175 
– Нет, – отвечала Каховская, кладя слева от себя французский роман, а справа заряженный пистолет. – Мой братец обождет. Разворачивай лошадей обратно… мы едем в Казань!
Казанский дом П. В. Есипова располагался на углу Покровской улицы и Театральной площади (не знаю, как они сейчас называются). Лошади громко всхрапнули у подъезда, но никто из дома не выбежал, встречая, никто даже из окон не выглянул. Поднимаясь по лестнице на второй этаж, где находились покои Есипова, Каховская – лицом к лицу – столкнулась со священником, который спускался вниз, неся “святые дары”.
– Вы к нему? – многозначительно вопросил он женщину. – Так поспешите. Уже кончается.
– Как? – обомлела Каховская.
– А так… на все воля Господня.
Александра Федоровна одним махом миновала последние ступени и, отодвинув врача, который не пускал ее далее, заявила:
– Не мешайте мне. Он еще не все сказал.
– Все сказал, все! – разом загалдели домашние лакеи. – Исповедь-то была, все сказал и уже отходит.
– Прочь от дверей… я сама его исповедую!
И, войдя, она двери за собой плотно затворила. Есипов лежал на смертном одре, но, кажется, нисколько не удивился появлению Каховской, вопрос его прозвучал вполне разумно и внятно:
– Чем обязан вашему визиту, сударыня?
Каховская решила не щадить умирающего.
– Петр Василий, – сказала она, – ты сейчас предстанешь перед судией вышним, а потому говори правду… едино лишь правду желаю от тебя слышать. Скажи: ЗАЧЕМ ТЫ УБИЛ ГРУНЮ МЕШКОВУ?
Глаза Есипова, уже померкшие, глядевшие чуть ли не с того света, вдруг яростно блеснули, и казалось, вылезут из орбит.
– Кто, кто, кто сказал? Откуда сие стало известно? – захрипел он, силясь подняться с подушек на локтях.
– Мне об этом сказала… она.
– Кто?
– Сама Груня…
Старый театрал рухнул на подушки, и казалось, что умер.
Но затем все тело Есипова содрогнулось в рыданиях.
– Я думал унести свой грех в могилу, но ты… вы и Груня… Ладно! Пусть так. Скажу все… мне уже ничего не страшно!
Есипов вдруг горячо заговорил о своей мучительной страсти к театру, разорившему его, он сознался, что Груня Мешкова, самая талантливая актриса на свете, была его последней усладой, он даже помышлял на старости лет жениться на ней.
– Это был драгоценный перл моей сцены и адамант души моей. Ничего не жалел для нее! – выхрипывал из себя умирающий. – Я сапожки ей добрые справил, я бусами ее одарил, а она…
Навзрыд плачущий, Есипов вдруг стал метаться, речь делалась бессвязной, но Каховская все же понимала его. Оказывается, кто-то из лакеев наушничал барину, что Груня неверна ему, собираясь бежать в Москву с одним из крепостных же актеров. В один из вечеров Есипову нашептали, что убедиться в измене он сам может – ночью у нее свидание с любовником в самом конце липовой аллеи. Есипов не стерпел, что крепостная актриса предпочла его, дворянина, крепостному же актеру, и действительно он в самом конце аллеи застал Груню Мешкову.
– Я так любил ее, я так не хотел этого…
– Разве она была не одна? – спросила Каховская.
– Одна, – сознался Есипов.
– Так что же?
– Но я уже не мог слышать никаких ее оправданий. А потом…
Умирающий замолк с открытыми глазами. Каховская напомнила:
– Так что же потом?
– Потом я своими же руками и закопал ее под клумбой в конце той же аллеи. Вот теперь знаете все. Прощайте…
“Затем с ним началась предсмертная агония. Каховская вскричала людей, и Есипов на ее же руках и скончался…”
А далее что-то непонятное случилось с самой Александрой Федоровной. Всегда энергичная и бодрая женщина, экспансивная в разговорах и поступках, она разом поникла, быстро состарилась, неожиданно ее разбил паралич. Глаза, прежде столь ясные и выразительные, потускнели… Именно такой застал ее Н. И. Мамаев, навещавший Каховскую с матушкой, и рассказ о встрече Каховской с ночным привидением он слышал из ее же уст.
– Как все странно! – не переставала удивляться Александра Федоровна. – Ехала я к братцу, ни о чем ином не думая, но гроза вынудила меня изменить путь. Порою кажется, само Провидение заставило меня ночевать в пустом доме, всеми заброшенном и проклятом, а тень Груни Мешковой выбрала не кого-нибудь, а именно меня, женщину с мужским характером, которая не побоялась следовать в сад за этой же тенью. Наконец что-то, для меня так и не объяснимое, увлекло меня прямо к Есипову, которого смерть на миг отпустила из своих объятий, дабы я услышала его откровенную исповедь… Все это вряд ли случайно, – заключила Каховская. – Во всем, что со мною случилось, я вижу какое-то преднамеренное сцепление странных и загадочных обстоятельств…
175 
