Особенно,... 
29 
– Нет. Вы когда-нибудь слышали об окситоцине?
– Кажется, это что-то женское.
– Гормон, который помогает отделению грудного молока. Он также способствует сокращению матки, что в свою очередь, уменьшает кровотечение. Сосание стимулирует высвобождение этого гормона.
– Вот как? Тогда почему вы не…
– Потому что я считал, что к этому времени они уже давно будут в больнице! Кроме того, ей и так уже досталось.
Они немного помолчали, глядя на Сабру. Им очень не нравилась ее бледность.
– Еще я боюсь инфекции, – признался Док. – Черт побери, их обеих необходимо немедленно госпитализировать! Что вы можете сказать об этом Кэллоуэе? Типичный служака?
– Похоже на то. Но, по-моему, способен мыслить разумно. С другой стороны, Денди – настоящий маньяк. Я хорошо слышала, как он где-то за спиной Кэллоуэя сыпал угрозами. – Она взглянула на Ронни, старавшегося одновременно не выпускать из поля зрения парковочную площадку и мексиканцев, которые определенно все больше нервничали. – Он нас не убьет, как вы думаете?
Док явно не торопился ответить на ее вопрос. Он поменял подкладку под Саброй и устало провел ладонью по волосам. По городским меркам, ему не помешал бы визит к парикмахеру. Но почему-то ему, особенно в такой обстановке, шли отросшие волосы.
– Я понятия не имею, как он поступит, мисс Маккой. Меня вообще не перестает удивлять, каким несчастьям одно человеческое существо может подвергнуть другое. Не думаю, что мальчишка способен выстроить нас всех и хладнокровно расстрелять, но никаких гарантий дать не могу. Тем более что разговоры на эту тему на исход никак не повлияют.
– Довольно пессимистичная точка зрения.
– Вы спросили, я ответил. – Он безразлично пожал плечами. – Хотя считаю, что нам ни к чему об этом разговаривать.
– Тогда о чем вы хотите поговорить?
– Ни о чем.
– Неправда! – Тайл нахмурилась. – Вы хотели бы спросить, как вышло, что я вас узнала.
Док взглянул на нее, но ничего не сказал. Он успел возвести вокруг себя заслон, но ее задачей как раз и было пробить эту невидимую броню.
– Когда вы вошли в магазин, я сразу подумала, что в вас есть что-то знакомое, но не могла вспомнить, где я вас встречала. Потом, во время родов, как раз перед тем, как появился ребенок, я сообразила, кто вы такой. Мне кажется, вас выдало то, как вы обращались с Саброй.
– У вас потрясающая память, мисс Маккой.
– Тайл. На самом деле моя память могла бы быть и получше. Дело в том, что я о вас рассказывала в одном из репортажей.
Он невнятно выругался.
– Значит, вы были среди той шайки репортеров, которая превратила мою жизнь в ад?
– Я – хороший репортер, доктор Стэнвис.
Он презрительно рассмеялся.
– Ну еще бы. И вам нравится то, чем вы занимаетесь?
– Очень.
– Вам нравится лезть в жизнь посторонних людей, которых и так постигла беда, выносить все их несчастья на суд общественности, лишать их возможности хотя бы собрать осколки своей разбитой жизни?
– Вы вините в своих трудностях прессу?
– По большей части, да. Вы прекрасно знаете, как негативная пресса может повлиять на положение дел – в больнице, например. А плохая пресса – ваша работа и вам подобных.
– Вы сами создали себе негативную прессу, доктор Стэнвис.
Он сердито отвернулся, и Тайл поняла, что она задела больную струну.
Доктор Брэдли Стэнвис был известным онкологом, работавшим в одном из самых популярных и прогрессивных онкологических центров в мире. Туда съезжались пациенты со всех концов света. Как правило, это была их последняя попытка спастись от смерти. В больнице не могли спасти всех, но ее сотрудники демонстрировали поразительные успехи по продлению жизни безнадежно больных – и одновременно по обеспечиванию им жизни такого качества, которое делало это продление целесообразным.
Именно поэтому такой несправедливой и жестокой показалась смерть молодой, красивой и энергичной жены доктора Стэнвиса от неоперабельного рака. Ни он, ни его гениальные коллеги даже не смогли замедлить его стремительное развитие. Уже через несколько недель после того, как ей поставили диагноз, она оказалась прикованной к постели.
Миссис Стэнвис согласилась на агрессивную химиотерапию и облучение, но побочные эффекты были почти так же смертельны, как и сама болезнь. Ее иммунная система была разрушена, один за другим начали отказывать органы. Она не хотела затуманивать себе мозг болеутоляющими средствами. Однако в последние дни ее жизни боль стала настолько невыносимой, что она согласилась на внутривенное введение болеутоляющего лекарства, дозу которого она сама могла регулировать.
29 
