76 
— Ешь! — сказала тем же приказным тоном.
Поставила перед ним тарелку с овсяной кашей на молоке да с маслом, другую тарелку с куском хлеба, тоже с маслом, и чашку горячего сладкого чая с лимоном.
На еду он не набросился, как ожидалось при взгляде на его истощенное тело. Посмотрел на Лену. Что он там думал, разглядывая ее?
Но надумал что-то свое, выводы сделал, взял ложку и степенно, без суеты, принялся за еду. Лена села за стол, напротив него, прихватив чашку чаю, для удобства разговора, смотрела, как он ест. Ждала.
Доев кашу, он отодвинул тарелку, взял в руку хлеб, в другую чашку и спросил:
— В ментовку сдашь?
— А ты не хочешь, — подсказала она.
Он посмотрел на нее снисходительно, как на дурочку какую, откусил кусок хлеба, запил чаем и спокойно ответил:
— Так хотел бы, не сидел сейчас с тобой.
А Лена поняла, что никакого разговора в русле «я взрослый и умный, ты ребенок и многого не понимаешь, а я знаю, как для тебя лучше!» не то что не получится, и это так же неуместно, как объяснять дедушке Ленину задачи партии.
— Давай знакомиться, — рулила беседой твердым голосом она. — Я Лена, а ты?
— Василий Федорович, представлялся уже. — И, затолкав последний кусок в рот, допив чай, прожевав, поблагодарил: — За жратву спасибо.
— Пожалуйста.
— Ну, Лена, и что тебе от меня надо? — перехватил инициативу разговора он.
Ну нет, мил-друг, это с Невельской не канает!
— За что били? — пропустив его вопрос, протокольным тоном спросила она.
— За дело, — невозмутимо ответил мальчишка.
— Я спросила: за что?
— Бабки не все в общак сдал. А я спросил: что тебе надо?
— Вот что, Василий Федорович, так разговор у нас с тобой не получится, — начала было она, но пацан перебил:
— А я с тобой базарить и не собираюсь! Помогла, шмотки купила, накормила, спасибо. Пошел я, у меня дел полно, — и начал вставать со стула.
— Сядь! — приказала Лена, да так, что он тут же подчинился. — Уйдешь тогда, когда я решу!
— Э нет, — глядя ей прямо в глаза злым, непокорным взглядом, разъяснил он расстановку сил. — Этаж третий, балкон есть, даже если запрешь, вылезу, а не вылезу, так в окно сигану. Если разобьюсь, тебя посадят. Тебе что от меня надо? Продать хочешь?
— Кому продать? — сбилась с твердости тона Ленка.
— А то ты не знаешь! Уроду какому-нибудь, который по мальчикам тащится! Что уставилась?
— Значит, так! — распорядилась Ленка, вмиг отойдя от потрясения. — В ментовку ты не хочешь и в объятия к педофилам не рвешься, как я понимаю. Хочешь, чтобы мы с тобой мирно разошлись, пожав друг другу руку, — будешь отвечать на мои вопросы, и не свою беспризорную шнягу пожалостливей! Усеку хоть намек на вранье, а я усеку, не сомневайся, скручу и вызову ментов и социальную службу! Думаю, сомнения насчет того, что я с тобой справлюсь, отпадают сами собой. Я доходчиво объясняю?
— Вполне, — усмехнулся саркастически ни на грамм не испуганный ее пламенной речью пацан. — Ты особо не заводись, мне по фигу, что в ментовку, что в приемник, я все равно оттуда слиняю, и пугать меня этим не надо, бесполезно.
— Ясно, — выслушав его, сказала Ленка. — Тогда свободен. Можешь идти, никто не держит, тебе на помойке подыхать, как я понимаю, интереснее.
Он поднялся, осторожно, но не скривился от боли, не позволил себе показать перед ней слабость, выбрался из-за стола, прошкандыбал на выход, но у двери остановился, повернулся, посмотрел на нее задумчиво:
— Странная ты тетка. Притащила в дом беспризорника, барахло ему купила да еще пугать взялась. — Он покрутил по-стариковски головой. — В добренькую поиграть хотела и научить ребенка, как правильно надо жить. Знаем такое дело. И чего от меня хотела? — И развернулся уходить.
— Я-то знаю, чего хочу, а вот чего хочешь ты, Василий Федорович? — спросила Лена.
Он остановился, снова, медленно, повернулся к ней.
— Как все, — поколебавшись, все-таки ответил он.
— Желания у людей разные, — не приняла такого ответа Ленка. — Вот чего конкретно ты хочешь, не в данный момент, а по жизни?
— Я ж говорю, как все. Бабки, семью, работу, дом свой.
— И как ты собираешься это получить? Или у вас на помойке и такие богатства водятся? — спокойно поинтересовалась Лена.
А он разозлился! Сильно, аж глаза прищурил, выстрелив злым, недетским взглядом.
— Тебе какое дело? Что пристала?
76 
