Особенно,... 
104 
Однажды Фридрих, чтобы заставить Дауна воевать, пошел на страшный, неоправданный риск. Он выбрал для своей армии препротивную позицию. Он предоставил Дауну наипрекраснейшую позицию. Просто – приходи и убивай короля!
– Вот, – сказал король, – уж если и здесь этот слюнтяй нас не атакует, тогда его надо повесить.
– Ваше величество, – отвечал Зейдлиц, опечаленный, – Даун скорее пойдет на виселицу, нежели на нас…
А сейчас – после Цорндорфа – дела у Фридриха были плохи. Он старался не рисковать. Даже Дауна побаивался. Прусская армия уже не была той армией, с которой он вступил когда-то в Дрезден. Хотя Фридрих и называл солдат «дети мои!», хотя солдаты в добрую минуту обращались к нему по имени – «Фриц!», но такие прекрасные отношения продолжались, только пока армия Пруссии побеждала, пока она грабила и наживалась.
Когда же встряхнули Пруссию неудачи, все сразу переменилось. Теперь на растагах (дневках) «детей моих» держали в оцеплении, словно каторжных; за первой линией шла в атаку вторая, подгоняя первую, а за второй шла третья, следя за двумя первыми, чтобы «дети мои» не разбежались. А дезертировали они тысячами.
– Почему римляне не ведали дезертирства? – говорил король. – Потому что они сражались за свой очаг, за свои идеалы. У моих же солдат нет ни очага, ни, тем более, идеалов. Для них очагом служит казарма, а катехизис заменяет все идеалы.
Далее он очень трезво и логично развивал свою мысль:
«Война есть кровавая тяжба властелинов, и нации она не должна касаться… Несмотря на то, что горожане и крестьяне содержат войско, сами они не идут на поле битвы, и солдаты должны быть набираемы лишь из подонков общества, и только при помощи жестокого насилия их можно удержать в строю!»
Но и подонков для пополнения армии Фридриха теперь не хватало. Беря пленных, король включал их в состав своей армии. Ни вера пленных, ни патриотизм их, ни национальность короля не интересовали.
– Попался мне – служи мне! – говорил он.
Поражение при Цорндорфе ожесточило Фридриха. Никогда этот человек не был жалостлив к людям, но теперь он озверел. У него были в Европе города любимые и нелюбимые. Любимые он еще не палил дотла. Но вот Мекленбург, к которому Фридрих питал особую ненависть, король разорил вконец.
– Мы уходим из Мекленбурга, – сказал он. – Истребите все, что поддается истреблению…
Когда ему доложили, что приказ исполнен, король ответил:
– Нет. Не все! Мы забыли вспороть подушки…
Он покидал несчастный город, все улицы и крыши которого были как в снегу. Долго кружился над Мекленбургом пух из перин, долго порхали перья из подушек… Саксонию король просто растерзал на нужды своей армии. Забрал всех мужчин, вырубил все леса и продал их, вырезал весь скот, урожаи ссыпал в свои магазины.
Скоро король прослышал о назначении Салтыкова командующим.
– Я такого не знаю, – ответил король, напрягая память. – Но я знаю русских солдат – это прекрасные командующие сами над собой… Что делать? Кажется, год будет очень тяжелым…
Любовь, любовь…
За последние полгода, что прошли для графа Шверина в русском плену, поручик Григорий Орлов успел споить его до такой степени, что, казалось, поднеси свечку к носу графа – и граф вспыхнет, сгорая на огне алкоголя!
Весной 1759 года Гришка Орлов вывез Шверина из Пруссии на берега невской столицы, где пленный адъютант Фридриха сделался собутыльником великого князя в Ораниенбауме.
– Если бы я был на престоле, – говорил ему Петр, – вы бы никогда не стали моим пленным… Пейте, граф! – И целовал немца, тыча в лицо Шверину перстенек с портретом Фридриха: – Вот истинно великий человек. Я проклинаю, заодно с вами, храбрость русских янычар!
В кровавой схватке при Цорндорфе Григорий Орлов получил три жестокие раны, но поля боя не покинул. Дрался, как лев. Могуче и яростно. Смерть была бы для него спасением от кредиторов.
Отчаянная смелость поручика дошла до Петербурга, а любовные успехи сделали его неотразимым для женщин. Екатерина увидела Орлова впервые из окна – совсем случайно.
Улыбка невольно тронула ее губы, а он взял да и подмигнул ей: мол, знай наших!
Екатерина сразу оценила его красоту, резкую и вызывающую. Конечно, Орлов лучше Сережи Салтыкова и даже Понятовского.
Екатерину всегда привлекал дух гвардейской казармы, шумной, неистовой и пьяной. Именно оттуда выходили по ночам эдакие молодчики, чтобы кого-то свергнуть, кого-то возвести и все, полученное в награду, тут же бесшабашно прогулять. И она с удовольствием узнала, что Григорий в гвардии любим и уважаем товарищами.
104 
