98 
Спустя мгновение Элиана очутилась все в том же аду, наполненном зловонием и стонами. Ее подвели к человеку, лежащему на соломенном тюфяке и укрытому тонким серым одеялом. Глаза незнакомца были закрыты, тело – неподвижно вытянуто. Элиана с тревогой вглядывалась в его лицо – исхудавшее, землистого цвета, с заострившимися чертами.
– Посветите получше, – тихо попросила она.
Кто-то выполнил ее просьбу – пламя озарило лежащего, и одновременно все существо молодой женщины охватила дикая судорожная радость.
– Это он! Он! – с дрожью в голосе, вся в волнении воскликнула она. – Что с ним?
– Сама рана не смертельна, – ответил доктор, – но в сочетании с тропической лихорадкой может быть опасна для жизни. Такая лихорадка плохо поддается лечению и очень изнуряет, а он и без того ослаб. Но ничего, – добавил он сурово, – вашему мужу, можно сказать, повезло, все же у него есть шанс…
– Я заберу его домой, – произнесла Элиана не допускавшим возражения тоном, – я позабочусь о нем.
Но врач и не собирался спорить.
– К сожалению, правительство отпускает на наши нужды слишком мало денег. Раненых все привозят и привозят, а лекарств нет…
– Я достану деньги и куплю лекарства. Найму врача. Я обещаю хорошо ухаживать за ним. Только помогите отвезти его домой.
Доктор кивнул.
– Я дам вам людей.
Потом записал адрес Элианы, и к вечеру Бернара привезли к ней домой.
Дети, к счастью, уже спали, и она не стала их тревожить.
Когда улеглись первоначальные хлопоты, молодая женщина присела на край постели, осторожно взяла руку Бернара и прижала к своим губам. Он то ли спал, то ли лежал без сознания, но он был здесь, рядом с нею, и Элиана до сих пор не могла в это поверить.
Она долго смотрела на него. Черные волосы, черные ресницы. Изменившееся лицо, исхудавшее тело. На плече виднелся шрам от сабельного удара, ниже, на груди, под слоем бинтов, темнела глубокая рана.
Сердце Элианы продолжало болеть, но иначе – эта боль не была болью отчаяния, она рождалась от чувства тревоги за близкого человека.
К ее великому огорчению, Бернар не приходил в себя, более того – около полуночи начался бред, сопровождавшийся стонами и судорожным кашлем, по-видимому, причинявшим сильную боль, поскольку после каждого приступа тело Бернара мучительно выгибалось, руки то сжимались в кулаки, то вытягивались, а дыхание было прерывистым и тяжелым. Свет мысли то пробивался сквозь сумерки сознания, то вновь затухал; иногда раненый невнятно произносил чьи-то имена, а однажды надрывно прошептал:
– Господи, как жарко! Когда же мы наконец придем?
– Скоро, очень скоро, – отвечала Элиана, кладя на его лоб смоченную холодной водой тряпку и вытирая виски.
Но он не слышал ее и требовал отогнать мух, которые кружили над ним в жарком воздухе Сирии. А после просил воды.
В своих кошмарах он был пленником жажды и зноя, бессилия и ужаса. Ему чудились зыбучие пески огненной пустыни, он все шел и шел куда-то, то и дело падая от усталости, стискивая зубы, с трудом размыкая отяжелевшие веки.
К утру он вновь впал в забытье, и на рассвете Элиана побежала разыскивать врача.
Когда она вернулась, то увидела, что Ролан проснулся и стоит посреди чердака. Любопытный, испуганный, возбужденный взгляд мальчика был устремлен на Бернара.
– Кто это, мама? – прошептал он, переводя взор на Элиану, взор, в котором сквозь вопрос уже светилась догадка.
Молодая женщина ответила через силу – ей мешали подступившие к горлу слезы:
– Это твой отец, дорогой.
Мальчику глубоко вздохнул и улыбнулся несмелой и в то же время полной восторга улыбкой. Потом спросил:
– Он болен?
– Да. Он ранен. Он был на войне.
– Но он поправится?
– Конечно. Иди сюда, мой любимый.
Она нежно привлекла ребенка к себе.
Вскоре пришел врач; он осмотрел Бернара и сказал, что нужно делать, а также дал Элиане необходимые лекарства.
И вот вечером Бернар неожиданно открыл глаза и заговорил, медленно, запинаясь, казалось, он с трудом вспоминает слова.
– Где я?
Элиана склонилась над ним.
– В Париже.
– В Париже? Не может… не может быть!
– Да, ты вернулся, вернулся с войны.
Бернар вгляделся в лицо молодой женщины, смутно белевшее сквозь золотистое марево тумана, вызванного горячкой и бредом, а потом неуверенно произнес:
– Элиана?
– Да, – прошептала она, – это я. Ты у меня дома. А это, – она указала на стоявшего рядом мальчика, – мой сын Ролан. Он и твой сын тоже. А там, в колыбели, спит моя дочь Адель.
98 
