— Пока не поздно, пытаюсь выяснить, что это за люди. Второй раз они вряд ли промахнутся. — Дженни указала на кружку. — Можно, я глотну?
— Господи! Да хоть всю. А еще лучше выпейте шотландского виски. За мой счет.
— Не могу — я беременна.
— Да, они стали еще злее. — Бонни взял из пепельницы потухшую сигарету, попробовал затянуться и положил ее обратно. — Тогда продолжайте.
— Как много вы хотите узнать?
Осторожно оглядевшись по сторонам, Бонни наклонился к Дженни.
— Я знаю, кто отправил посылку с сибирской язвой в Сенат, — прошептал он и заговорщицки кивнул. — Доверьтесь мне.
46
Положив сумочку на барную стойку, Дженни устроилась на табурете.
— Все началось прошлой ночью, — сказала она. — Недалеко от Уолл-стрит двое человек ограбили меня и моего друга.
— Хорошее начало дня, — заметил Саймон Бонни.
Дженни кивнула и подробно, ничего не опуская, пересказала ему события последних пятнадцати часов: как Гилфойл допрашивал Томаса о короне и Бобби Стиллман, как утром ее похитили из школы и как ранили на Юнион-сквер — все до того момента, когда человек под видом ее брата пытался проникнуть к ней в больницу.
— Вряд ли он хотел принести мне открытку с пожеланием скорейшего выздоровления.
— Да уж, — согласился Саймон Бонни. — Значит, у вас серьезные неприятности.
— Если вы уйдете, я не обижусь. Не хотелось бы втягивать вас в дела, которые вам…
— Нет-нет, какое там уйти! Ведь вы живой человек. Вы — самая настоящая жертва. Итак, scentia est potentia. И эта женщина — Стиллман — сказала вам, что это их девиз, да? Это ключ к разгадке. Гамильтон тоже любил эту фразу. Но, Дженнифер, откуда такие приключения? Почему они охотятся за вашим другом? Чем он занимается?
— Банкир. Работает в инвестиционном банке «Харрингтон Вайс», имеет дело с крупными инвестиционными компаниями, такими как «Атлантик», «Уайтстоун» и «Джефферсон партнерс». Он постоянно общается с миллиардерами, летает на частных самолетах в Аспен, старается убедить их купить какую-нибудь компанию и провести эту сделку через «ХВ».
— И кого-нибудь надул?
— Томас? Никогда! Он последний честный человек на свете и говорит, что все произошло по ошибке.
Поджав губы, профессор покачал головой, давая понять Дженни, что никакой ошибки здесь нет.
— А хотя бы одна из этих компаний связана с правительством? Или, к примеру, с ЦРУ?
— Конечно нет. Это же сектор частных капиталовложений, и здесь всем движет только выгода. По словам Тома, Шотландец Нат — самый жадный человек на планете. И самый лучший бизнесмен.
— Шотландец Нат?
— Это прозвище Джеймса Джаклина, главы компании «Джефферсон партнерс».
— Знаю я, кто такой Джаклин. Бывший министр обороны. Столп капитализма. Но секундочку, как, вы говорите, его прозвище?
— Шотландец Нат, — ответила Дженни. — Так его называют друзья. Не Томас, конечно, вы понимаете… а его закадычные друзья. Возможно, Джаклин и правда шотландец. А вам знакомо это прозвище?
Бонни опять заморгал как безумный.
— Шотландец Нат — прозвище Пендлтона, — объяснил он срывающимся от волнения голосом. — Натаниэля Пендлтона, близкого друга Гамильтона. И одного из членов этого клуба.
— Может, просто совпадение? — предположила Дженни, хотя ей самой в это не верилось.
— Вы когда-нибудь слышали такое прозвище раньше? — энергично спросил Бонни.
— Нет, но мы говорим о людях, которые жили больше двухсот лет назад, — заметила Дженни. — И сейчас их уже нет в живых.
— Ну почему же нет? Через восемь лет после основания клуба Гамильтон писал Талейрану, что они уже начали ротацию членов. Сначала ушел Вашингтон, затем он умер. Его место занял Джон Адамс. Был приглашен в клуб Галлатен, швейцарец по происхождению, занимавший в то время пост министра финансов США. Так почему бы клубу не существовать до сих пор? Вон масоны существуют уже тысячу лет. Так что двести — это не срок.
— Вы сказали, что Вашингтон состоял в клубе? Но он же президент.
— Как свидетельствует Гамильтон, он приходил на каждое собрание, и Джефферсон, кстати, тоже. Дальше мы можем только гадать. Смысл этого клуба в том, чтобы помогать президенту проворачивать такие дела, на которые конгресс вряд ли согласится. И они стреляли в вас, бедное дитя! Значит, теперь картина изменилась.
— Что-то не верится: слишком далекое прошлое.