Особенно,... 
157 
«У каждого из нас, должно быть, свое собственное время, — подумала Агнесса, — недаром же для одного человека оно влачится непомерно долго, а для другого эти же часы пролетают, как миг».
Она удивилась тому, что спокойно думает о пустяках, а вот о важном…
Агнесса зажмурилась до боли, но потом опять открыла глаза. Хорошо, что сейчас день, и светит солнце! Может, теперь ей следовало бы прятаться от света, но ей лично на свету было легче.
Агнесса не могла лежать совсем неподвижно и повернулась. Джек молча смотрел на нее со странным ожиданием в глазах, из которых, казалось, все еще не ушел серебряный свет звезд и луны. Он не мог быть ни в чем уверен: возможно, она еще станет проклинать себя и его за эту ночь, безумную ночь, вместившую всю его многолетнюю тоску по этой женщине, всю страсть, всю любовь, которую никому больше он не хотел и не мог отдать…
Агнесса поняла, как много значат возникшие, нет, вернувшиеся отношения; еще раз обратившись к своим чувствам, спрашивала себя, хочет ли она теперь бежать от Джека, как от чумы, или жаждет обрести утешение в его же объятиях… и отвечала, что все-таки второе. Она не желала сейчас быть одна, проснуться одной было бы тяжелее вдвойне. Одиночество — самый страшный зверь, грызущий беспощаднее, чем совесть.
Оба молчали. Заговорить было невыносимо тяжело. Они не двигались, лежали рядом, но не касались друг друга и уже не закрывали ни на миг глаза, горевшие лихорадочным огнем.
Пожалуй, Джек был даже рад, что Агнесса молчит, он не хотел никаких слов, он их боялся; не верил им и желал, чтобы она отвечала ему сейчас только языком чувств. И он был готов почувствовать себя счастливым, пусть не навсегда, хоть ненадолго. После стольких лет блужданий по мрачной пустыне вдруг попасть под чистый, светлый, прохладный дождь! Он подумал о том, что сейчас будет дорожить каждым мгновением своей жизни, ибо в ней есть эта женщина и ее любовь.
Агнесса по-прежнему не отводила от него глаз, но она до сих пор не могла поверить, что это Джек, что она провела с ним безумную долгую ночь, принадлежала ему, тем самым перечеркнув безвозвратно все, что имела.
Она молчала. Она потеряла целый мир и саму себя. Или, может, вернулась к себе? Она променяла все — один Бог ведал, что значило для нее это «все» — на Джека. Теперь у нее был Джек. Только Джек. И ничего больше.
Агнесса глубоко вздохнула, освобождая руки из-под покрывала. То, что она когда-то совершила в юности, было игрой, в которой она по неосторожности и неопытности поранилась, а теперь? Право, не нужно много времени, чтобы это осмыслить, она давно все знала… еще до того, как это произошло.
Джек смотрел на нее теперь при свете всевидящего дня. Он вдруг обратил внимание, какие длинные у Агнессы волосы: если б она встала, концы их опустились бы, наверное, ниже талии, а раньше, помнится, достигали лишь середины спины. Вообще это была не совсем та Агнесса; ночь подарила ему другую женщину. Джек подумал о том, чего не мог знать наверняка: мужчина не меняется так, как женщина, особенно в любви. И все же… да, тогда в цветущем саду она сказала правду: во многом она прежняя Агнес, его Агнес. Теперь уже точно только его!
Он заговорил первым:
— Агнес, девочка моя… Я всегда знал и чувствовал: случится именно так. Ты будешь снова моей, снова со мной и теперь уже никогда меня не покинешь! Весь этот кошмар, который тянулся так долго, он ведь позади, верно?
Агнесса ничего не ответила, но он и не требовал ответа, сейчас ему с избытком хватало того, что он уже услышал и получил. В самом начале их досадно прервавшегося пути он относился к ее любви, как к случайно попавшему в руки хрупкому сосуду; во времена разлуки это были осколки, больно впившиеся в тело, а потом, после неожиданной встречи, они кое-как склеились. И вот теперь чувство Агнессы казалось ему вырвавшимся откуда-то потоком: в него можно погрузиться, но удержать немыслимо… И потому в этот миг он не хотел никаких обещаний, а только вновь и вновь повторял себе: он все это предвидел, потому и достало сил держаться до конца, до сладкого конца, открывавшего, как ему чудилось сейчас, путь в бесконечность.
Он потянулся к ней и обнял, шепча:
— Кожа у тебя такая же бархатная…
Покрывало сползло, и Агнесса внезапно увидела страшные отметины ударов на теле Джека, которые он никому старался не показывать; другим — из соображения безопасности, а Агнессе — что это был его позор, его клеймо, его боль; Джек подозревал, что она все же из тех женщин, которым свойственно желание гордиться мужчиной, если она ему принадлежит. Им гордиться было нельзя, это он чувствовал, но вот любить… Для любви, наверное, вообще нет ни границ, ни законов.
157 
