Возможно, любительницам лёгкого, одноразового чтива и не понравится, потому... 
111 
– Куда плавить, саланна? - спросил рикша, притормаживая на перекрестке.
– А ты сам-то местный? - поинтересовалась Вон.
– У-мгм.
– А я вот нет. Так что вези… ну, где у вас интересней всего. На торговую площадь, например. Давай, вороной, гони!
– У-мгм, - согласно кивнул рикша, плавно втекая в поток других рикш и паланкинов. Рикши бегали довольно быстро, а вот паланкины двигались медленно и важно, словно белоснежные фрегаты среди жалких рыбацких яликов.
Главная городская площадь была слышна издалека. Именно слышна, а не видна: на ней возвышалась гордость Аульфаррака - Часы Бахрея. Великий механик Бахрей, построивший их семьдесят лет назад, был мастером своего дела - многие приезжали в город только чтобы взглянуть на это чудо. Огромные водяные часы были снабжены сложнейшим механизмом размером с башню и за семьдесят лет не сбились ни на минуту.
Бахрею Лустимбо-тха пришлось нелегко. Дело в том, что эстегелерцы, да и все закатонцы (кроме Геремиады и эйстов) считают время не так, как мы. Сутки на Рари продолжаются ровно столько, сколько и на Земле - двадцать четыре часа. И они точно так же делят эти часы на двенадцать дневных и двенадцать ночных. Но вот дальше начинаются расхождения - закатонцы считают день и ночь отдельно. То есть - день делится на двенадцать одинаковых промежутков и точно так же ночь. Но вот проблема - в течение года день и ночь постоянно меняются! Летом дни длинные, а ночи короткие, зимой - наоборот. И продолжительность часов, соответственно, тоже ежедневно меняется. Закатонским часовщикам приходилось несладко…
Но мудрый Бахрей все же нашел решение. Он создал триста шестьдесят пять разных клепсидр, и они ежедневно сменяли друг друга, заставляя гигантские стрелки то замедляться, то ускоряться. Сложный механизм делал все сам - приставленным служкам нужно было только не забывать пополнять запасы воды. Впрочем, даже этого не требовалось делать часто - Бахрей скоординировал все так удачно, что одной-единственной бочки хватало, чтобы часы спокойно работали несколько месяцев.
К тому же эти часы были снабжены танцующими фигурками, появляющимися каждый час. Восемь тысяч семьсот шестьдесят штук! На каждый час в году! Боги и чудовища, герои и красавицы, люди и животные… На эти часы можно было смотреть круглый год, и ни разу не увидеть ни единого повтора. Каждая фигурка снабжена собственным танцем и мелодией. Бахрей был воистину гениальным механиком.
В течение следующего часа Ванесса повидала еще множество диковин. К примеру, она довольно долго наблюдала за работой лучшего городского цирюльника. В Эстелегеро цирюльники были не только парикмахерами, но и врачами, и очень умелыми, надо сказать. Правда, самым полезным средством у них считалось кровопускание - его прописывали практически во всех спорных ситуациях. Но дантистика и глазные операции достигли очень высокого уровня. Вон сначала зачарованно смотрела, как цирюльник вставляет пациенту самый настоящий зубной протез, а потом с ужасом наблюдала за операцией по удалению глазной катаракты. Цирюльник взял длинную острейшую иглу и осторожно ввел ее в глаз пациента точно над зрачком, а потом постепенно протолкнул катаракту вниз, туда, где она уже никому не мешала. После этого на прооперированный глаз наложили мягкую ткань, смоченную в яичном белке. Смотреть на это было по-настоящему жутко - ведь первое же неверное движение оставило бы больного совсем без глаза. К тому же перед этим его крепко связали и закрепили веки, чтобы не мог зажмуриться: операция была практически безболезненной, но очень страшной.
Еще она увидела другие чудеса, созданные великим механиком Бахреем - например, храмовый автомат по продаже целебной воды. Не такой автомат, как те, что напали на них в сокровищнице Саудрон-Тарка - нет, самый обычный механизм, без единого грана магии. В него надо было опустить медную монету в десять церов, а взамен лилась вода. Самая обыкновенная вода - целебной ее нарекли местные жрецы, наживающиеся на этом изобретении. Работал аппарат предельно просто - монета падала в чашечку, подвешенную к одному концу тщательно сбалансированного коромысла, под ее тяжестью другой конец коромысла поднимался, открывал клапан, и вода начинала течь. Когда чашечка опускалась до предела, монета выскальзывала, коромысло возвращалось в прежнее положение, и вода перекрывалась. Просто, как все гениальное.
111 
