177 
— Кто ее знает… Я же сказал, она — сущий призрак.
Фрэнк Коннор отключил телефон. Связь оказалась не такой уж плохой, особенно если учесть, что находился он во многих километрах от ближайшей антенной мачты сотовой связи. Волна приподняла шхуну, и он, чтобы сохранить равновесие, покрепче ухватился за штурвал. На судне хотя бы одна рука всегда должна быть на штурвале, так его учил отец. Главная заповедь всех, кто ходит под парусом. Слева по борту еще был виден французский берег, на котором далеко, в дымке, вырисовывался массивный белый купол электростанции «Ла Рень».
— Итак, — произнес он, подавая Эмме Рэнсом полотенце, — куда теперь?
— Пока не знаю, — ответила она, вытирая волосы. — Это зависит от того, что случится теперь, верно?
Коннор похлопал ее по спине:
— Верно, Лара. Так оно и есть.
— Меня зовут Эмма, — возразила она. — Эмма Рэнсом.
Коннор кивнул. Он знал, что лучше не спорить. Вполне естественно, когда после задания агент становится слишком чувствительным к мелочам, а ее миссия оказалась потруднее многих.
— Ты ведь не станешь с ним больше встречаться.
Эмма метнула в сторону Коннора быстрый взгляд и так же скоро его отвела:
— Нет, не стану.
— Он, верно, так никогда и не узнает.
— Понятное дело.
Коннор улыбнулся и завел речь о долге, о великой Америке и о цене, которую приходится платить людям их профессии. Его рассуждения могли показаться избитыми, затасканными, и он прежде повторял их уже сотни раз, но до сих пор верил в сказанное. В каждое слово.
Эмма Рэнсом покачала головой и стала смотреть на далекий берег:
— Эй, Фрэнк, лучше заткнись и крути свой штурвал.
77
Настал конец сентября. Холодный воздух, прорвавшись из-за полярного круга, накрыл Москву тяжелой облачностью и не давал температуре подниматься выше нуля. Люди надели теплые пальто, куртки, закутались в шерстяные шарфы. В парке Горького залили каток и открыли на две недели раньше обычного. Метеорологи предсказывали суровую и продолжительную зиму. Но в особенности сильный холод стоял в подвалах Лубянки, этой вековой гранитной цитадели, где содержались политзаключенные одной из самых страшных тюрем страны.
— Ты поставил нас в затруднительное положение, Сергей, — посетовал российский президент. — Улики неопровержимы. Не говоря уж о твоем аресте в Париже.
Швец сидел за голым деревянным столом, с высоко поднятой головой.
— Конечно, — ответил он. — Особенно если учесть, что они все это сами и подстроили.
— Не смеши, — возразил Игорь Иванов. — Ты еще скажешь, что всю твою операцию задумали американцы. Может, это Фрэнк Коннор попросил тебя меня убрать?
— Нет, это была моя собственная идея, — с вызовом заявил Швец.
В тесной сырой комнате подземного этажа их находилось лишь трое. Окон здесь не было. Бетонные стены, потолок и пол — никаких излишеств. Единственным источником света служила мигающая флюоресцентная лампа.
В центре стола красовалась безукоризненного вида кожаная папка с эмблемой МИ-5. Президент церемонно развязал ее и стал просматривать один за другим лежащие в ней документы.
— Вот больничный счет на двадцать пять тысяч евро, который оплатил один из ваших агентов. Деньги, как выяснилось, были сняты со счета некоей холдинговой компании, по сути принадлежащей ФСБ. Далее, на парижской квартире наших иранских друзей, которую те одолжили ФСБ, найдено пять килограммов семтекса, и он идентичен тому, который был использован в лондонском теракте. И наконец, самое интересное: некий ноутбук, в котором содержатся конфиденциальные файлы, указывающие на твою связь с этим самым агентом и содержащие пошаговую схему данной операции. И так далее, и тому подобное. — Президент вернул документы на прежнее место и тщательно завязал папку. Сцепив руки, он произнес: — Ты не оставил нам иного выбора, как признать все тобой содеянное.
Иванов посмотрел на Швеца исключительно мрачным взглядом:
— Из-за всего этого нам придется лизать британские задницы еще лет десять.
— Ты их человек, — возразил Швец, выдержав взгляд Иванова. — Вся эта афера с самого начала имела целью меня устранить. Это подстава. Спросите у Антоновой. Она вам расскажет.
— Уже спрашивали, — сообщил президент. — Много раз. Лично я убежден, что Лариса Александровна говорит правду. Она самоотверженная, храбрая патриотка своей страны. Принимая во внимание обстоятельства ее вербовки, у нее не оставалось иного выбора, кроме как проявлять к тебе лояльность. Мы ее простили и надеемся в будущем воспользоваться ее редкими талантами.
177 
