Особенно,... 
8 
– Нужно было пожаловаться господину, – пробормотал он.
– Ну нет! Тогда она, наверное, убила бы меня. Я сказала, что случайно напоролась на ветку.
– Вам здесь не нравится? – неожиданно для себя спросил Акира, не задумываясь над тем, к чему может привести столь доверительная беседа.
– Нет. – Ее глаза странно потемнели, стали невидящими. – Меня никуда не пускают. В Киото мы с сестрами ходили на рынок, играли в разные игры, рассказывали друг другу истории. Смеялись. А здесь скучно, ничего интересного. Служанки неприветливые, смотрят, как на чужую. Да еще эта отвратительная женщина!
Кэйко вновь умолкла. Она с содроганием думала о Тиэко-сан, с ненавистью глядящей на нее из глубины своей отверженности и старости. Господина Нагасаву девушка побаивалась, потому что не знала, как вести себя с ним. Он не казался ей ни злым, ни добрым – просто чужим. Конечно, отец рад был отдать ее в наложницы не кому-нибудь, а самому даймё, а вот она… мечтала совсем не об этом.
Кэйко прикусила губу. Почему она так легко заговорила с этим незнакомцем? Потому что совсем одна, и ей не с кем перекинуться словом? Или не только поэтому?
Господин Нагасава казался Акире самым лучшим человеком на свете, юноша не мог даже предположить, что в сравнении со своим обожаемым повелителем в чем-то выигрывает в глазах молоденькой девушки. Кэйко же видела перед собой стройного молодого человека с правильными чертами лица и ясным, открытым взором, своего ровесника, уже потому неопасного, юного воина, быть может являвшегося ей в тайных девичьих мечтах и снах. И все же он что-то почувствовал, обжигающее и зыбкое, и им обоим вдруг стало тяжело дышать. Между ними словно пронеслось странное пророческое дуновение весеннего ветра, пронеслось и заронило зерно первого робкого интереса.
– У вас тут везде такие строгие порядки? – спросила Кэйко.
– Не знаю, наверное, не везде, – ответил сбитый с толку Акира. То, что возмущало, удивляло и пугало Кэйко, казалось ему совершенно естественным и привычным.
– А вы где живете?
– Там, в долине. У нас усадьба… – Он неопределенно махнул рукой.
Внезапно у него пересохло в горле. Он улавливал звук ее дыхания и видел, как ветерок шевелит тончайшую прядку волос у нее на лбу.
– Не говорите никому, что видели меня здесь, хорошо?
– Не скажу, – неразумно пообещал он и уже не мог отказаться от своих слов.
Акира еще не разговаривал так ни с одной женщиной – никакого умничанья, безыскусность, простота и в то же время какая-то особая глубокая совместимость, душевная легкость.
«Я должен ее уважать, – подумал он, – она вовсе не глупая, просто… другая. И красивая. К тому же именно ее, а не какую-то иную женщину выбрал для себя мой господин».
Прошел праздник весны, были вспаханы и засеяны поля. По всем приметам год ожидался спокойный, с неплохим урожаем, без буйства стихий. Акира никуда не выезжал без особой нужды, был занят в усадьбе: по весне дел накопилось немало.
Однажды под вечер он вышел за ворота и остановился. Горы таяли в голубом мареве, лучи низкого солнца печально золотили листву, где-то в вышине звенели голоса птиц. Акира не двигался, молчал и внимал спокойствию окружающего пространства.
Внезапно юноша увидел, что кто-то приближается к дому. Это был нищенски одетый старик с серым лицом и ввалившимися глазами, судя по облику – странствующий монах. При нем не было никакой поклажи – только сучковатая палка. Незнакомец выглядел изможденным и передвигался с большим трудом.
Акира без колебаний шагнул ему навстречу и, почтительно поклонившись, пригласил в свой дом. Старик остановился и внимательно оглядел молодого человека. Хотя нищий странник был невероятно дряхл и грязен, его взгляд оказался на удивление проницательным и острым.
Коротко поблагодарив за гостеприимство, монах вошел в ворота, потом – в дом, как и подобает, сняв обувь и пробормотав что-то похожее на молитву.
Акира был рад, что сегодня у них на редкость приличный ужин: хорошо сваренный рис, а к нему нимасу – мелко наструганная сырая рыба с овощами. Отомо-сан не нужно было ничего говорить: она быстро согрела воду для умывания, с привычной сноровкой расставила на циновке деревянные лаковые подносы.
Некоторое время старик (он назвался Сёкэем) ел молча. Близилась ночь – в дом постепенно вползали бесформенные, бестелесные щупальца мрака, они слизывали со стен остатки красок закатного солнца. Акира и Отомо-сан чувствовали себя неловко и тоже не произносили ни слова. Наконец странник взял последнюю горсть риса и, прищурившись, сказал, словно ни к кому не обращаясь:
8 
