3 
Уложил рыбу в заплечный рюкзак, перехватил поудобнее острогу и пошёл краем берега дальше.
Солнце топило снег.
Весенние ручейки на глазах превращались в бурные потоки. Целые речушки несли талые воды к ламбе. Всё активнее вели себя щуки. Они оставили ямы под крутыми берегами, глубокие впадины под корягами и пошли путешествовать по широкому паводку. В самых припекаемых, укрытых от студёного ветра уголках озера, на отмелях, самки метали икру, чтобы дать жизнь новому поколению.
Нет препятствий для рыбы, стремящейся на нерест.
Впереди щука выбросилась на завал из веток, проползла по нему несколько метров, извиваясь змеёй, и ушла в ручей, выше по течению.
Не успел подбежать…
Весна поднимала голову.
В пойменных лугах исчезли белые пятна снега и уступили место земле с бледно-жёлтыми травами. Над лесными полянками появились живые цветы – бабочки: чёрные с белой каймой – траурницы; ярко-жёлтые, небольшие – лимонницы.
Начали посвистывать кулики.
Загудели бекасы. У них главный музыкальный инструмент – кончики крыльев да расправленный веером хвост. Чтобы дальше слышались его трели, бекас взлетает метров на семьдесят вверх и оттуда круто бросается вниз, наполняя воздух жужжанием, похожим на блеяние овцы. За это он и получил название – «поднебесный барашек».
Под вечер зачуфыкали голосистые тетерева. За несколько километров слышен их токовой хор. Временами причудливые звуки косачей сливаются с лягушачьим свадебным бульканьем. Они схожи между собой и оттого трудноразличимы.
Разные песнопения слышны в лесу, но все они – гимн соитию.
Я вышел из-за мыска: глухой тупичок. Шумно ступил ногой – из-под берега поднялась пара чирков. Впереди летит уточка, чуть позади селезень. (Ну что тут скажешь: на каждом шагу «нерест». Один я не участвую.)
Солнце скрылось. Почернели сумерки, ещё не вступившие в пору седых летних ночей. Я далеко прошёл вдоль берега направо от стоянки. Осмотрел загубин десять.
Вернулся назад. Поравнялся с костром. Пошёл влево. Слышу, сзади хлюпанье по воде. Поворачиваю голову: в болотных Славкиных сапогах, зябко засунув руки в рукава, как в муфту, с непокрытой головой ко мне шла Татьяна.
– Тебе не холодно? – поинтересовался я.
– Нет.
– А где мужики?
– Упились и храпят вовсю.
Таня, осторожно ступая по затопленному песчаному дну, будто древнегреческая покровительница рек Наяда, приблизилась ко мне. Не вынимая рук из рукавов, жарко прижалась грудью к моей спине. Сильно задышала.
– Тань, – не своим голосом произнёс я, – у нас с тобой ничего не получится…
Рядом шевельнулся клубок щук.
– Смотри, весна кругом… – с придыханием произнесла она.
А может, мне это послышалось?
Таня вытащила руки из «муфточки» и нежно коснулась меня…
…Лишь с рассветом мы вернулись к костру. Дрова прогорели. Серые хлопья пепла почти целиком прикрывали алые угли.
Ефим безмятежно храпел в спальнике. Славки не видно.
Ба! Да вот и он.
В этот раз, видно, камней для «правильной» ночёвки не нашлось. Он с кострового шеста снял чайник, босые ноги калачиком подогнул и спит себе на берёзине. Ладони под щекой. Знай, пускает слюну.
– Славк, ты так в костёр рухнешь! Слазь.
В ответ раздалось мирное посапывание.
Таня взяла меня ласково за руку:
– Зайка, он спросонья не понимает ничего. Снизу тепло идёт. Ему хорошо.
Я решил поддержать Кочнева за фофан, он отмахнулся и прямо с шеста в костёр. В небо метнулись искры и столб золы.
Тащу его из костра, из углей, а он на четвереньках, ногами и руками вкапывается, назад рвётся. Здесь-то холоднее.
Волосы у него длинные. Переплелись с пеплом, щепочками – как воронье гнездо.
– Не тормоши. Пускай досыпает. Недолго осталось. Светает уж.
* * *
В этот раз мы так и не намочили сети.
Ефим заметил:
– За время поездки никто из животных не пострадал.
Ему не жаль было упущенной добычи. Это он так, к слову пришлось.
Нашу случайную знакомую мы довезли прямо до дома, в Курмойлу. А это озеро мы с тех самых пор называем между собой «Танина ламба».
Пора весеннего хмельного буйства закончилась.
Капли сладкого берёзового сока загустели и высохли.
До новой весны.
Карелия, г. Петрозаводск, 2007 год
3 
