Особенно,... 
131 
— Децим не приехал? — спросила Юлия, и Ливия снова кивнула.
Да, Децим прислал подарок. Но не приехал. Его жена Веллея родила мертвого мальчика, что крайне огорчило Марка Ливия, который мечтал о внуке.
Ливия вздохнула. Да, истина жестока, и хотя все они были достаточно сильными, все-таки не умели смотреть ей в глаза. Отец совершил большую ошибку, отослав сына из Рима, подрубив ему крылья. Что с того, если они позволяли Дециму всего лишь порхать по жизни, а не несли к некоей высокой цели? Зато теперь он прозябал в жестоком равнодушии и к себе и к другим…
— Пойдем в перистиль? — предложила Юлия, легко коснувшись руки подруги. — Я хочу кое-что сказать.
Они вышли из дома. Лунный свет походил на дым, под ним тускло белела земля, а лицо Юлии выглядело холодным, чужим. Но вот она повернула голову, и тут же ярко сверкнули белки глаз, а гладкая смуглая кожа матово засветилась в обрамлении почти сливавшихся с темнотою черных волос.
— Ты весь вечер такая странная, — сказала Юлия. — Снова думаешь о нем?
Ливия зябко передернула плечами. Если даже Юлия задает такие вопросы, значит… это очень заметно. И она ответила просто:
— Да.
Потом замолчала. Порой человек не ведает своих сил, да и слабостей тоже. Ей в самом деле было хорошо и спокойно, когда она не думала о своих чувствах, хотя всегда знала, что они есть, — пусть даже где-то там, в самом далеком уголке души. Если б они исчезли совсем, она, наверное, ощутила бы нечто страшное: ненужность своей дальнейшей жизни. О нет, она продолжала бы жить, потому что нужна Асконии, да и другим людям, потому что просто не хотела умирать, и все-таки один из основных смыслов ее жизни исчез бы навсегда. Хотя, возможно, тогда ее существование стало бы менее трагичным, более простым…
— Иногда мне кажется, его давно нет в живых, — сказала Ливия.
— Ты в это веришь? — спросила Юлия, глядя на подругу так, будто увидела в ней нечто необычное.
Нет, Ливия не верила. Она никогда не верила в безнадежность. И даже теперь где-то в глубине души была уверена в том, что жизнь будет до бесконечности творить чудеса.
— Самое страшное, что, вероятнее всего, я никогда не узнаю правды.
— Узнаешь, — сказала Юлия, беря ее под руку и увлекая по темной дорожке. — Я не хотела тебе говорить, вернее, мне запретил Клавдий. Он видел Гая Эмилия, когда ездил в Путеолы, и они разговаривали. Так что Гай жив.
Ливия уставилась на подругу широко раскрытыми непонимающими глазами.
— Прошел почти целый год! Почему ты молчала!
— Гай Эмилий просил Клавдия не говорить тебе об этой встрече.
— Значит, Клавдий сказал, что я вернулась к Луцию?
— Что же еще он мог сказать!
У Ливий перехватило дыхание. Она долго молчала, наконец промолвила:
— Я боюсь того, что могло случиться потом.
— Понимаю, о чем ты думаешь, — сказала Юлия — Полагаешь, он мог сделать это из-за тебя?
— Не только. Он потерял все, все, чем жил прежде.
Юлия возразила:
— Человек никогда не теряет все. И даже если такое все же случается, в его жизни обязательно появляется что-то новое. Поверь, хотя все ругают жизнь, никто не хочет умирать. Если люди и желают принять смерть, то лишь в случае тяжелой болезни, во время жестокой пытки голодом или болью, когда муки тела помрачают разум. Все остальное можно пережить.
— Ты говоришь как человек, который никогда не испытывал глубокого душевного горя. И потом женщине проще так рассуждать, она от природы — хранительница жизни.
Они вернулись в дом. Юлия, высокая, горделиво-статная, подошла к своему мужу.
«Хорошо ей», — подумала Ливия. Она впервые позавидовала подруге, жизненное пламя которой всегда горело ровно, без безумных вспышек: потому она меньше теряла и никогда не пыталась повернуть время вспять.
Проводив гостей, Ливия вернулась в дом и прошла в спальню. По вечерам она чувствовала себя куда уютнее здесь, а не в больших помещениях, где стены будто бы растворялись в высоте подпираемых лесом колонн великолепных каменных сводов.
Она медленно снимала украшения, складывая их в шкатулку, когда вошел Луций и остановился, глядя на жену. Взгляд его серых глаз излучал спокойствие и… беспощадное самообладание.
— Тебе понравились подарки? — спросил он.
— Да. Спасибо.
— Ты устала?
— Не особенно.
Луций опустился в кресло и замер. На нем была тяжелая праздничная одежда, он не снял даже высоких кожаных башмаков.
131 
