Последние отзывы

  142  

— Ты хочешь сказать, лучше для Кариона?

— Да.

— Ты слишком много думаешь о нем, — сказал Элиар, а поскольку молодая женщина молчала, добавил: — Не приучай его к тому, что для него недоступно. Книжки, стихи… Он должен понять, что это — чужая жизнь.

Внезапно Тарсия обняла Элиара и прильнула к нему всем телом — ей казалось, что если она прижмется к нему вот так, порывисто, самозабвенно, он сможет ее понять.

— Его жизнь — внутри него, и мы мало что можем изменить, разве что помочь ему или… помешать.

— Чем я могу помочь? Я, человек, говорящий на неродном языке и сделавший чужое своим… просто чтобы выжить.

— Но Карион называет тебя отцом.

— А улыбается как чужому.

Больше Тарсия ничего не сказала. Она задумалась о своем старшем сыне. Сейчас, пока не начались занятия в школе, он с раннего утра присаживался возле окна с драгоценным свитком и читал. Если мать просила его выполнить ту или иную работу, с готовностью вскакивал, быстро и аккуратно делал все, что было поручено, а потом возвращался на место и вновь погружался в чтение. При этом в нем будто бы возрождалась жизнь: губы розовели, лицо сияло, глаза начинали блестеть. Иногда он начинал писать: палочка в его руке скользила по дощечке, как по воде, и лицо Кариона казалось напряженно-спокойным, или, напротив, часто останавливалась, дергалась, двигалась рывками — тогда он хмурился и кусал губы.

«Когда человек отдается любимому делу, он словно бы беседует с богами», — так говорил ее отец.

…Прошла ночь, наступило утро. Увидев отца, Элий с радостью бросился к нему, и Элиар высоко поднял мальчика, потом отпустил, и тот сразу принялся показывать ему свои сокровища: какие-то камешки, деревянные ножи — те предметы, которые никогда не занимали Кариона. А Карион стоял поодаль и улыбался той самой улыбкой, о какой говорил Элиар. И Тарсии вдруг почудилось, будто с этого детского лица, из глубины этих карих глаз глядит душа другого существа, обладающего не своей, а куда более древней памятью и такими же сложными чувствами. Ему было свойственно глубокое, бессознательное понимание людей и даже самого себя, но еще не было понимания сущности жизни. Тарсия молча встала рядом и положила руку на плечо своего приемного сына.

Потом Карион, не говоря ни слова, увел на улицу младшего братишку, и Элиар с Тарсией получили возможность побыть наедине еще несколько минут.

Минула пора лихорадочных страстных объятий — они просто стояли рядом и произносили последние, вроде бы обыденные, ничего не значащие, но на самом деле важные слова — важные, ибо Элиар и Тарсия говорили о том, что сейчас составляло их жизнь.

Тарсия вышла проводить Элиара. Она не плакала — уже привыкла к скорым прощаниям и недолгим встречам.

— Подумай насчет переезда, — сказал Элиар — Как раз для Элия это было бы очень неплохо.

Тарсия не стала спрашивать, почему. Именно сыновей легионеров (разумеется, при достижении ими соответствующего возраста) охотнее всего принимали в армию. Да, этому неугомонному мальчишке было бы куда полезнее расти на вольном воздухе, чем в одном из самых мрачных и бедных кварталов Рима.

— Хорошо, — отвечала она, — я подумаю.

— Тебе хватает денег?

— Вполне. Не присылай мне все, тебе же нужно что-то для себя.

— Очень мало. Питание, снаряжение, одежда — на это уходит немного. Ну, иногда пирушки, да еще бывает… кого-нибудь хороним. Кое-кто любит украшать доспехи золотом и серебром — к этому я равнодушен.

Ему надо было спешить, и он ушел, не оглянувшись, а Тарсия вернулась в свою крошечную квартирку и осторожно присела на разобранную постель. Хотя комнатка опустела, в ней еще сохранилось тепло, отзвук дыхания недавно находившихся тут людей, отблеск их взглядов, и она понимала, что сейчас может быть счастлива даже этим.

ГЛАВА III

Весной 719 года от основания Рима (37 год до н. э.) Ливия родила сына: об этом радостном событии оповещали венки на воротах дома. Пришли с поздравлениями соседи, прибыл спешно извещенный Марк Ливий Альбин.

Измученная родами Ливия лежала в постели и с невольным испугом глядела на хлопотавших вокруг ребенка женщин. Завершив свое дело и приняв положенную плату, врач-грек удалился, уступив место наиболее опытным женщинам из числа соседок и подруг Ливий. Мальчика выкупали, запеленали, а потом принесли к матери. Когда она взглянула на ребенка, у нее на мгновение перехватило дыхание. Шелковистые реснички, смуглые щечки, волосы темные, но не черные, скорее, каштанового оттенка, как у нее самой. Младенческая пухлость маленького личика не давала определить, на кого он похож. Прикоснувшись губами ко лбу своего сына, Ливия отдала его женщинам и облегченно прикрыла глаза.

  142