60 
— С таможенниками у нас непонимание, вот что, — ответила Джина. — Фрида, свяжись с Койфманом, пусть возвращается. Остап, ну-ка, сбегай за своей пушкой, пугани их! И ты иди с ним, — она пренебрежительно фыркнула в сторону Михаила, — вооружись хоть чем-нибудь. А то ходишь, как лох, невооруженный… Был бы здесь капитан, он бы тебе вставил фитиля — он у нас терпеть не может гражданских…
— При проведении в качестве самостоятельных процессуальных действий осмотра, изъятия товаров, транспортных средств, документов на них и иных предметов, предъявления их для опознания, таможенного обследования, наложения ареста на товары, транспортные средства и другое имущество, а в случае необходимости и для участия в проведении других процессуальных действий вызываются понятые, — неожиданно для самого себя сказал Ежов. — Не меньше двух.
Все уставились на него, раскрыв рты. Даже те, у кого рта не было.
— Ну прямо понос изо рта… — уважительно повертела головой Джина.
— Юноша далеко пойдет, — согласился Соазссь.
Михаил хотел было сказать, что тридцать четыре года — не такой уж юноша, но вспомнил, что самому Соазссю уже шестьдесят четыре, и замолчал. Собственно говоря, на «Вурдалаке» младше его была только Фрида… ну и еще Дельта с Тайфуном, но это не в счет — роботы рождаются уже взрослыми. Сколько лет VY-37, никто точно не знал.
Старше всех на корабле был Койфман — сто двадцать лет. Второе место занимал Сиреневый Бархат — девяносто шесть. Затем шел Рудольф — восемьдесят семь, Соазссь — шестьдесят четыре, и сам капитан Моручи — сорок девять. Немногим от него отставали Косколито — сорок восемь, и Джина — сорок пять. Остапу недавно исполнилось сорок два года, а Дитирону тридцать пять — он опережал Михаила совсем чуть-чуть. Фриде было двадцать пять лет, Дельте двенадцать, а Тайфуну пять — его сделали сравнительно недавно. Ну а VY-37, как уже упоминалось, мог быть любого возраста — даты изготовления на нем не стояло, а сообщать что-либо о себе поврежденный дроид отказывался наотрез. Разумеется, все это в стандарт-годах — все человечество в качестве универсальной меры времени использовало время оборота Земли вокруг Солнца.
Остап успел сходить за своим любимым оружием — тяжелой плазменной топор-пушкой «Ручная Смерть», тип третий, и теперь между делом поигрывал этой огроменной дурой, которую, вообще-то, использовали только в специальных экзоскелетных скафандрах — ни один нормальный человек не смог бы ее даже приподнять.
Вернулся катер с Койфманом и остальными — старик тут же ласково всем улыбнулся, между делом передергивая затвор на винтовке. Дельта с печальным видом извлек из металлических пазух в спине три стандарт-бластера — два обычных и один двойной удлиненный, и теперь все три ствола были направлены на таможенников.
На шум из реакторной выглянул Рудольф, зачем-то раскрывший электрошест собственной сварки — жуткое оружие ближнего боя. Соазссь извлек из недр балахона парочку длинных виброножей ИХ-4, и тоже начал поигрывать ими с нехорошим выражением лица. Если, конечно, его кальмарообразную морду можно так назвать.
— Вы не посмеете, — не слишком уверенно сказала лейтенант Тобогган. — Нападение на таможенную полицию… вас объявят в розыск.
— Подумаешь, пару лет не будем залетать на территорию СОП, — пожала плечами Джина. — Имперцам и бундесам плевать, кого вы там объявили в розыск. Да и чужим это малоинтересно…
— Чому вы до нас чипляетесь? — добродушно оскалился Остап. — Наш багаж чист, усих видповидних ветеринарно-гигиеничних вимог дотримано, активни запобижни шеплення зроблено…
Ежов недоуменно моргнул, пытаясь понять, что этот гладиатор сказал. Украинского языка он не знал, но русский и украинский отличаются друг от друга не так уж сильно, поэтому обычно он понимал, что Остап имеет в виду. Но «обычно» и «всегда» — разные вещи.
А еще он до сих пор ломал себе голову, как так получилось, что украинский язык прошел сквозь эти тысячелетия практически неизменным — отличия были, но сравнительно небольшие. Вот русский, английский, немецкий изменились очень сильно — он помнил фразы, с помощью которых с ним пытался общаться капитан Моручи. И если уж на то пошло — почему теперь он вдруг начал понимать все, что говорят эти космонавты? Когда они говорят на общечеловеческом, само собой — речи Остапа и, разумеется, Сиреневого Бархата звучали по-прежнему незнакомо. Слов корабельного ментата он вообще не понимал — как-никак, тот разговаривал узорами на коже.
60 
