Особенно,... 
129 
— Так что же он приказывает? — вне себя от бешенства снова крикнул оберст.
Раненый затих, медленно вытянулся всем телом.
— «Зону пустыни», — шепнул он и больше не сказал ни слова.
— Хорошо, — проговорил фон Герделер, складывая руки мертвого на окровавленной груди. — «Зона пустыни» будет…
* * *
Из горящего хлева выбегает опаленная свинья, с визгом несется по улице. Егерь вскидывает свой шмайсер — та-та-та! — свинья тыкается пятачком в грязь, ее толстый бок посыпает снежком.
— Ай да Фриц!.. Метко стреляешь!..
Вытаскивая из подожженного дома узел с вещами, выходит на крыльцо пожилой финн в мундире летчика, но уже без погон.
— Зачем убили свинью? — угрюмо спрашивает он.
— А чем ты лучше этой свиньи! — отвечают ему.
Где-то в дыму мычит корова. Ее находят и тесаком отрезают ей большое, пахнущее молочным паром вымя, — молока теперь не попьет никто. А это что?.. Никак водопровод?.. Скажите, пожалуйста, живут в такой глуши, и — водопровод!..
— Мы его взорвем, Фриц!..
— А это что?.. Ха-ха, маслобойня.
— К черту маслобойню!..
— Вот там, за решеткой, бегают из будки в будку напуганные лисенята. Да тут, кажется, есть черно-бурые? Дави их, Фриц!..
«Зона пустыни» — это не шутка; «зона пустыни» — это мертвое пространство; «зона пустыни» — это спи под звездами; «зона пустыни» — это подыхай с голоду; «зона пустыни» — это просто пустыня, это смерть!..
И на многие сотни верст, от лесов Карелии до нейтральной Швеции, пролегает выжженная, вытоптанная, вымощенная трупами полоса пустыни, — ничего живого, все прах, пепел…
Рушатся заповедные леса, выбегает из них зверь; заполняются водой штреки мраморных каменоломен, потом ударит мороз, и ледяные пробки заглушат все; взрываются созданные трудом поколений дамбы, и озера, выходя из берегов, заливают небогатые пашни, отвоеванные у дикой природы; огонь, динамит, пуля, веревка — так и знайте, финны!..
— Стой! — кричат шоферу.
Машина резко тормозит. На перекрестке двух дорог возвышается обелиск, высеченный из серого гранита. Босой Вяйнемайнен в широкой рубахе играет на каменных кантеле. Когда, в каком веке жил этот мастер, что грубым резцом вырубил мужественные черты финского героя? Время и ветер сделали свое: истерлись тонкие струны, едва-едва обозначены узор и ремешок на рубахе.
Тиролец спрыгивает с машины, достает гранату.
За ним — егерь.
— Не смей! — кричит он. — Это Вяйнемайнен, он жил давно.
— Какой еще Вяйнемайнен?
— Это страна Калева… это лодка из осколков веретена…
— Пошел ты в задницу со своим Калева. Ты дурак или контужен в голову?
— Не смей взрывать, — кричит егерь, — что ты, идиот, понимаешь в этом!.. А это древность, это страна чудес Похйола, это сам Лемминакайнен, соблазнитель женщин, это…
— К черту чудеса!..
Все пригибают головы, и граната, кувыркаясь, летит в курносое лицо сказочного героя Суоми.
На третий день, когда «зона пустыни» широкой горящей просекой рассекла Лапландию с запада на восток, фон Герделер вышел из «опеля», размял затекшие ноги. Он задыхался от дыма, отхаркивался серой слюной, не мог уже думать о табаке. Потемневшие небеса отражали пламя далеких пожаров, и от этого казалось, что вся Суоми охвачена громадным заревом.
— Куда, куда прешь? — крикнул он шоферу одного грузовика. — Там уже Швеция!..
Машина остановилась, солдаты терли снегом закопченные лица, снимали каски — работа закончилась.
— Где бы воды? — сказал фон Герделер.
Он расстегнул шинель, пошел в сумерки наплывающего вечера. Где-то невдалеке журчала река, и он скоро увидел ее. Эта река была пограничной, возле моста белела будка часового.
На другом — уже шведском — берегу, который заволакивало дымом горевшей Лапландии, стояли шведы. Стояли молча, не двигаясь, смотрели в сторону соседней страны. Здоровые рослые крестьянки в раздутых пестрых юбках, за которые держались здоровые дети. Деревня, видневшаяся за косогором, тоже казалась какой-то здоровой, ее дома — прочными, добротными…
Вспоминая службу на рудниках Елливаре, фон Герделер слегка поклонился в сторону дружественной страны, и сказал по-шведски:
— Добрый вечер! Я бы хотел купить у вас молока… Никто не шевельнулся. Дети прятали свои лица.
— Я заплачу, — продолжал оберст, — хотя бы кружку… Он ступил на мост, но пограничник вдруг крикнул:
— Назад. Застрелю!..
Криво усмехнувшись, фон Герделер спустился к реке, долго выбирая камень посуше.
129 
