Сначала, вроде бы ничего, но потом стало скучно, ггероиня оказалась какой-то противной... 
48 
В ту ночь оберзитцкапитан скучал и даже не покидал маленькой каморки дежурного офицера, обустроенной, надо сказать, совсем неплохо и выглядевшей далеко не как келья отшельника иль служебное помещение казармы. Лежа нагишом на мягкой софе и кормя свое грузное, потучневшее с годами тело фруктами с блюда, Гилверус не знал, чем занять себя до утра, и молил Небеса, чтобы нежданно-негаданно нагрянувшие высокие столичные чины наконец-то завершили свои дела в верлежской тюрьме и поскорее вернулись бы ко двору.
С одной стороны, то ли проверяющие, то ли прибывшие с иными целями высокопоставленные чиновники ему не докучали и не вмешивались в мерное течение охранной службы, но с другой стороны – их присутствие в Верлеже ставило жирный крест на его маленьких и почти невинных ночных забавах, да и доходы заметно снижало. Под носом у столичных снобов было опасно озорничать, наслаждаясь пытками заключенных, а уж о том, чтобы сдавать девиц на ночь в бордель или заставлять узников вместо сна работать в тайном тюремном цеху, не могло быть и речи.
В ту ночь безделье настолько утомило уже давненько отвыкшего от исполнения служебных обязанностей капитана, что он даже захотел одеться и прогуляться, то бишь обойти посты. Однако Гилверус вовремя одумался, ведь холодный ночной ветер и небольшой дождик могли одарить его простудой и привести к усилению болей в спине. К тому же смотреть-то, собственно, было нечего… Он и без того знал, что все в его хозяйстве идет, как всегда: часовые дремали на вышках, дежурные на воротах резались в карты, надзиратели камер пьянствовали по каморкам, а службу несли выпущенные в тюремный двор волки, которых не кормили уже несколько дней. Высокие стены, крепкие запоры и оголодавшее зверье являлись лучшими гарантами спокойствия, так что о строгих, но бессмысленных предписаниях устава тюремной службы можно было смело забыть… Победителей не судят, предписания, уложения, инструкции и законы писаны для кого угодно, но только не для них! А Гилверус Гарп и его подчиненные, бесспорно, победителями и являлись, ведь побегов в их смены никогда не случалось…
«О всемогущие, милостивые Небеса, не дайте мне сдохнуть от скуки! Пошлите ну хоть какую забаву!» – в который раз с начала долгой смены взмолился Гилверус Гарп, даже не подозревавший, что его мольба уже давно услышана всесильными вершителями человеческих судеб; услышана, обдумана и удовлетворена, однако в весьма своеобразной манере… Видимо, дежурному божеству уже изрядно поднадоело выслушивать занудное нытье пресытившегося жизнью тюремщика, и это божество решило исполнить его просьбу так, чтобы наевший бока бездельник к Небесам более не обращался и у них по пустякам о милости не просил.
Не успел оберзитцкапитан, окончив молитву, отправить в рот гроздь спелого винограда, как за дверью его комнаты послышался какой-то шум: то ли охранявший покой командира пьянчужка-денщик уронил табурет, то ли свалился сам, влекомый к полу беспощадной силой земного притяжения.
– Висенгер, хряк неповоротливый, ты опять хмель лакаешь?! – прогремел в тиши покоев отработанный годами службы командный голос начальника смены. – Коль виверийскую вазу побьешь иль фужеры альтрусские заляпаешь, ножищами стакан подымать бушь, посколь лапищи те оторву!
– Не извольте беспокоиться, господин офицер, и вазочка ваша на месте, и стаканчики ни капелечки не пострадали! – с неподдельным подобострастием изрекла вдруг появившаяся в приоткрывшейся двери умильно лыбящаяся толстощекая рожа низкорослого, взлохмаченного да изрядно взопревшего мужичка. – Денщик-то ваш того, ваш благородь, притомился слегка! Мы его на поспатеньки тута рядышком определили…
– Кто таков?! Из какого отряда?! – по привычке громогласно рявкнул начальник смены, по такому случаю аж приподнявшись с софы и грозно сдвинув брови.
Частенько бывает так, что люди вначале говорят, а затем уже думают. Гилверус Гарп сперва прикрикнул на обнаглевшего надзирателя, осмелившегося не только пост покинуть, но и покой высокого начальства потревожить, а лишь затем сообразил, что перед ним вовсе не охранник, а злоумышленник-чужак. Четыре страшные мысли одновременно поразили разум оберзитцкапитана, впились ему в голову разозленными осами. Во-первых, косматая, обросшая волосами физиономия ухмылявшегося наглеца была ему незнакома. По именам он своих солдат не знал, но за долгие годы совместной службы их лица ему примелькались. Во-вторых, тюремщики, конечно, не королевские гвардейцы, но таких низкорослых людей никогда не брали на службу, да и за опрятностью вида солдат всегда следили. В-третьих, на незваном госте не было мундира, а его мускулистую шею украшала пропитанная кровью повязка. И, в-четвертых, самое ужасное, что заставило сердце старого тюремщика от страха сжаться в груди, незнакомец заговорил с ним по-геркански, а он по инерции по-геркански ему ответил…
48 
