117 
А медсестре, сделавшей уколы больной, нечем было утешить Дудина:
– Ей остались считаные дни, будьте готовы ко всему.
– И нет никакой надежды? – Дудин, нахмурившись, глядел в пол.
– Это будет освобождение для вас и для нее, она же очень страдает. Ей повезло с сыном. Не каждая женщина так ухаживает за родителями, а вы мужчина. Но от факта, что ваша мать угасает, никуда не денешься. У нее начался отек легких, об этом говорит характерный запах. Чтобы уничтожить его, сделайте крепкий раствор марганцовки, обрабатывайте рот каждый день и поставьте емкость с раствором в комнате. Это поможет.
Дудин проводил медсестру, зашел к Самвелу, который, очнувшись от фантазий, насел на любимую тему:
– Надоело так жить. Как в клетке! Когда деньги будут?
– Не пыли! – гаркнул Дудин. – Сказал, скоро, значит, скоро.
– Я это слышу каждый день, – огрызнулся Самвел. – Знаешь, с бабками мне и эта кровать диваном покажется. Ты там скажи, что нехорошо задерживать.
– Эти люди не любят напоминаний. И эти люди не обманывают, потому что хорошо знают закон: кинул – пуля.
– Мне не подходит вариант с пулей, он не принесет бабок.
– Зато принесет удовлетворение. Все, не будем заниматься грызней из-за ерунды.
– Бабки не ерунда. Я завалил Алекса, хочу получить гонорар.
– Через несколько дней получишь, – заверил Дудин, сбавив обороты. – За все получишь сполна и, если пожелаешь, поедешь кататься по синему морю. Недельный круиз – дополнительное вознаграждение. Если, конечно, не опоздаем, как в прошлый раз.
– В натуре? – воспрянул Самвел. – Не надуют?
– Побоятся. Тебя они не знают, но в курсе, что работаю я не один. Получается, я твое прикрытие, а ты мое. Теперь слушай. Двенадцатого мая в двадцать три ноль-ноль ты должен будешь ждать в одном месте. Где ждать – скажу в день операции. Я приеду туда не один. Когда выйдет из машины пассажир, стреляй в него. Стреляй в голову и садись в машину. После этого делим бабки, они будут со мной, и едем кататься по синему морю.
– Круиз? Это ласкает слух.
– Шел такой треп. Я сто раз говорил, мы с тобой нужны. Пустить пулю по живой мишени далеко не каждый может. Вообще-то, если честно, я бы не хотел жить в мире, где всякий имеет наклонность убивать. Во-первых, конкуренция. Во-вторых, неприятно. Посуди сам, не было бы гарантии, что и в тебя не выстрелит кто-то из-за угла. Некоторые даже не из-за бабок убивают, а просто так. Представь, если таких будет каждый второй? На счастье, люди заняты трудами праведными, копошатся, как божьи коровки. Давай выпьем за них, пусть их будет больше, простых, добропорядочных божьих коровок, неспособных взять в руку ствол или нож.
Дудин принес водку и закуску, разлил по стаканам. Выпили. Самвел, прожевав мясо, с тревогой поглядывал на окно, там надвигалась ночь.
– Ты слышал под утро вой? – спросил Самвел, словно не Дудина спрашивал, а самого себя. Вой слышен каждую ночь на рассвете, поэтому Самвел погрузился в себя, вспоминая страшный вой неизвестного зверя. Казалось, от изолированности потихоньку едет крыша, и вой тот скорее плод воображения, нежели действительность.
– Слышал, – развеял опасения в помешательстве Дудин. – Каждую ночь воет. Это собака, всего лишь обыкновенная собака.
– Обыкновенная? Неужели собака может так выть?
– Ну как – так? – усмехнулся Дудин, разливая водку.
– Это как плач, он всегда начинается так, – отчужденно произнес Самвел, слыша вой как наяву. – И будто зовет... призывно зовет. А потом вой поднимается до визга. И такая боль слышится, что нутро переворачивает. Не от сочувствия. От ужаса. Ты вдруг начинаешь считать себя причиной той боли, только не знаешь, кому, когда и за что причинил ее. Длится визг недолго, а после резко переходит в скулеж. Вот он длится... кажется, часами. И ты не представляешь, куда спрятаться, чтоб не слышать. Этот вой давит на мозги, от него сжимается сердце. И вдруг затихает. Плавно затихает, с обещанием повториться.
– Стихов не писал? – нажимал Дудин на мясо с картошкой, оставаясь равнодушным к переживаниям Самвела.
– Нет, не писал. Я был плохим учеником в школе, стихи не любил.
– А я знавал одного. Завалил человек десять, а потом стихами увлекся, когда вышак светил. Заменили пожизненным сроком. Не знаю, пишет ли он сейчас стихи, но ничего получалось, жалостливо.
– Смешно, да? – взглянул исподлобья Самвел.
– Понимаешь, это все пустая лирика, нам она не по карману. Смотри проще. Псина хочет погулять, а ее держат на цепи, вот и воет.
117 
